С 1922 г. по мере бюрократизации госаппарата и ослабления общественного контроля за работой чиновников ведомства безопасности с каждым годом постепенно менялся микроклимат в чекистских коллективах, но особенно негативно на него повлияла начавшаяся борьба с оппозицией, политические процессы, поиск все новых противников власти. Обстановка недоверия проникла и в центральный аппарат ОГПУ. Даже на Дзержинского по заданию прокурора В. А. Радус-Зеньковича следователь по особо важным делам Левенгтон собирал компрометирующие материалы.

30 мая 1922 г. в обстоятельном письме Н. В. Крыленко (копия была также направлена В. В. Куйбышеву) по делу М. И. Гольдмана Дзержинский высказал недоумение передачей дела новому следователю, Эльмановичу, потому что, во-первых, «это не дело Гольдмана, а «дело» Дзержинского, Борисова и Фомина, т. е. члена ЦК, двух членов ВЦИК и одного члена коллегии»; во-вторых, и Курский, и Крыленко согласились с предложением комиссии Цюрупы о методах и порядке направления подобных дел через тройки в составе главы ведомства, прокурора и РКИ-ЦКК. «В данном случае, — отметил Дзержинский, — когда дело идет о членах правительства, другое направление я считаю абсолютно недопустимым. Эльмановича не знаю и протестую против передачи ему дела до разрешения спора между мной и прокуратурой. Я полагаю, что дело при том направлении, которое оно получило, заслуживает того, чтобы не неизвестный никому Эльманович его решал. Я думаю, что тройка из Вас, Куйбышева и меня должна предварительно собраться и обсудить.

Вы скажете, может быть, что дело вовсе не направлено против меня, Борисова и Фомина, а против Зимина, Сидоренко и других. Во-первых, обвинение Зимина во взятке такая же подлость и гадость, как если бы обвинение было направлено против Вас или меня или другого преданного делу революции честного коммуниста. А, во-вторых, не обвинили нас, а обвинили других — юридический нонсенс, абсурд. Я, Борисов, Фомин не дети и знаем, что подписывать. Мандат Гольдману был мною подписан. Определение 4 коп. зол. с пуда подписано Фоминым. Ведомость лиц на получение премии и размер ее подписан Борисовым. Эти три момента определяют и решают все дело. Этого Вы ничего отрицать не сможете. И прокурор, и следователь, начиная дело не от нас, конспирируя от меня, как главы ведомства, мог иметь одну цель — виновных допросить последними — компрометируя их в глазах подчиненных. Другие могли бы привлекаться только в том случае, если бы мы дали трусливое подлое объяснение, что нам «подсунули» для подписи. Но ведь нас не спросили, и Радус-Зенковичу должно бы быть известно, что мы все трое уже годы на транспорте и вполне ответственные руководители его.

И это дело направлено Радус-Зенковичем против нас, это ясно и из того, что позволил себе Левенгтон. Все направление дела — толком высказать его мысль. Это сделал, конечно, человек поглупее, ибо умный молчит. Это ясно и из того, что дело, порученное НКПС инспектором Щавинским, было от него отобрано на основе 176 ст. без уведомления меня об этом и не путем официального затребования дела из НКПС. Что это дело получило такое направление, ясно и из слов агента РКИ Романовского Свидерскому о «секретности» и «пикантности» дела, а также из слов Радуса Свидерскому, что передачей дела мне Свидерский все дело испортил, т. е. прокурор Радус-Зенкович дело хотел законспирировать от меня»[2223].

Сбор компромата, сплетни, склоки, подсиживания, — все это было проявлением подковерной борьбы в высшем эшелоне власти. Отметим, что к таким приемам Дзержинский не прибегал, считая это унижением для себя. Как прямой, честный человек и в жизни, и в политике, он старался решать все недоразумения товарищеским выяснением отношений, и все же в конце жизни его особенно угнетали отношения с некоторыми членами Советского правительства и ЦК ВКП(б).

Особо стоит вопрос об отношениях Дзержинского с Сталиным. Автор глубоко убежден в том, что высшее руководство органов ВЧК-ОГПУ в полной мере соответствовало стоявшим перед ними задачам. Но после отказа Сталина и других членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК РКП(б), в том числе и Дзержинского, от выполнения политического завещания Ленина, в условиях свертывания новой экономической политики, нарождавшегося культа личности и формирования тоталитарной системы судьба председателя и его сторонников не могла быть другой, кроме как трагической. Такие люди не были нужны ни новой бюрократии, ни самому Генеральному секретарю и были расстреляны в 1937–1938 гг. — более 4 тысяч оперативных работников, как правило, старавшихся остановить маховик насилия.

Феликс Эдмундович скончался 20 июля 1926 г., но если бы это не произошло, ему была бы уготовлена судьба М. В. Фрунзе или С. М. Кирова. Нельзя не согласиться с Н. В. Валентиновым (Вольским), который работал в 1921–1928 гг. в ВСНХ. Он писал: «Дзержинский — шеф ВЧК-ГПУ, неоспоримо «правый», даже самый правый. Коммунист. Проживи он еще десяток лет, и подобно Бухарину и Рыкову… кончил бы жизнь с пулей в затылке в подвалах Лубянки»[2224].

Да что Дзержинский? До нас дошли и слова, сказанные Крупской: «Если б Володя был жив, он сидел бы сейчас в тюрьме»[2225].

Дзержинский во многом не соглашался с политикой Сталина, находясь как бы неофициально в оппозиции. В 1924 г. он начал говорить об этом. 9 июля он писал Сталину и другим членам Политбюро ЦК компартии: «Один я остаюсь голосом вопиющего, мне самому приходится и возбуждать вопрос и защищать правильность точки зрения и даже пускаться в несвойственное мне дело — писать статьи и вести печатную полемику. Но голос мой слаб — никто ему не внемлет»[2226]. Как человек, возглавлявший в начале 1920-х гг. годов наркомат путей сообщения, а с февраля 1924 г. — ВСНХ СССР, он хорошо знал положение дел в партии и государстве. При нем штаб советской индустрии стал ревностным поборником такого развертывания нэпа, которое обеспечивало смычку города и деревни, бескризисное возрастание роли промышленности в жизни страны. Невозможно представить, сколько энергии затратил Дзержинский…

Сталина беспокоила позиция председателя ВСНХ и ОГПУ, все же авторитет его в высшем партийном руководстве был достаточно высок. 25 июля 1925 г. он пишет Дзержинскому:

«Узнал я от Молотова о Вашем заявлении об отставке. Очень прошу Вас не делать этого, нет оснований к этому: 1. Дела у Вас идут хорошо. 2. Поддержка ЦК имеется… 3. СТО перестроим так, чтобы отдельные наркоматы не могли блокироваться в ущерб государственным интересам. 4. Госплан и его секции поставим на место.

Потерпите еще месяц-два — улучшим дело, е-ей.

Крепко жму руку.

Ваш Сталин.

Р. S. Как здоровье?»

Позднее, 6 декабря 1925 г., Дзержинский укажет на причины неэффективной работы госаппарата в записке на имя Сталина, подготовленный, но не отправленной: «…при колоссальнейших трудностях, связанных с все осложняющейся обстановкой, весь наш государственный аппарат строится по принципу все большего и большего усиления функциональных ведомств и все большего ослабления производственных и оперативных, связывая их всякую инициативу, делая их все более несоответственными и бессильными. Без согласования они ничто…»[2227]. Он писал В. В. Куйбышеву: «Я таки, ей-ей, не могу быть в ВСНХ. Я умоляю Вас всех снять меня и поставить своего человека, т. е. такого, которому не пришлось бы испытывать столько сопротивления по всякому вопросу»[2228].