Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уильям Гладстон убрал бумагу в карман.
– Пока это движение, к счастью, не приняло еще массового характера. Но уже сейчас рабочие закрывающихся предприятий Манчестера, Ливерпуля, Шеффилда и даже Лондона прячут агитаторов от полиции и начинают все больше и больше волноваться. Стоит начаться настоящему голоду, и нам будет угрожать массовое, и самое главное, организованное движение наших городских низов, желающих лучшей жизни. Нас не завоюют, нас просто разграбят.
Для того, чтобы противостоять такому исходу событий, уже сейчас необходимо взять на учет все имеющиеся в Британии запасы продовольствия, и наладить его бесплатный отпуск малоимущим, а так же продажу всем остальным по твердофиксированным ценам. Недопустимо, чтобы в критический для Империи момент кто-то из наших сограждан пытался сколотить себе капитал на наших бедствиях. Запомните все – мы находимся на краю гибели в адской геенне огненной, разожженной нашими же усилиями. Я не знаю, как долго продлится существующее положение, но до полного устранения угрозы голода о свободной торговле продовольствием лучше пока забыть.
После последнего заявления британского премьера парламент охватил приступ самого настоящего безумия. Депутаты свистели, топали ногами, орали, пытаясь заглушить голос премьера. А то как же – ведь только что этот мерзавец попытался покуситься на двух священных коров англосаксонского мира: свободную торговлю и право неограниченной наживы для власть имущих. И это в условиях, когда Англии даже не угрожает вражеское вторжение!
– Послать против них войска, – орали депутаты-тори, – перевешать всех зачинщиков и отправить на каторгу в Австралию остальных. Никаких уступок мятежной черни!
Были у премьера сторонники из либеральной партии, пытавшиеся успокоить своих коллег. Но куда там! Они находились в явном меньшинстве, и кое-где словесные споры между депутатами начали переходить в кулачные потасовки. Вот в ход пошли дубовые трости, и парламентские бейлифы приготовили свои дубинки для того, чтобы разнимать парламентариев, сошедшихся между собой в рукопашной.
Галерка тем временем выла, хохотала и мяукала, на все лады подзуживая драчунов. Нельзя сказать, что такое здесь раньше бывало часто. Но мордобой в старейшем парламенте мира не являлся чем-то из ряда вон выходящим. Нынешнее заседание, конечно, оказалось сорванным, но спустив пар, парламентарии остынут и примут более или менее разумное и взвешенное решение.
Не исключено, что кто-то после столь активной потасовки может загреметь в больницу или даже переехать на кладбище. Но, в конце концов, демократия стоит жертв.
Маленький седой, растрепанный человек стоял на трибуне и смотрел, как сливки британского общества, сбросив с себя налет цивилизованности, изо всех сил утверждают в своей среде право грубой силы. Сейчас он ничего не мог сделать – первобытная дикость, охватившая парламентариев, должна была схлынуть сама. Все бы закончилось вполне хорошо, если бы не одно обстоятельство.
О присутствии в зале королевы Виктории все в общем-то и забыли, поскольку все время, пока премьер-министр пытался произносить свою речь, она сидела в своем кресле тихо и безмолвно, подобно бесформенному черному мешку, набитому тряпьем.
И вот, в момент наивысшего накала страстей, старуха вскочила со своего кресла и с диким криком сначала стала стряхивать с себя что-то, а потом принялась топать ногами по полу, давя что-то невидимое и крича во весь голос о каких-то маленьких русских человечках, «которые тут повсюду».
Этот леденящий душу женский вопль, казалось бы, на мгновение привел парламентариев в чувство, но с галерки кто-то заорал:
– Она же сошла с ума!
И рукопашная вспыхнула с новой силой.
С большим трудом Уильяму Гладстону, Роберту Сесилу Солсбери и еще нескольким парламентариям, сумевшим сохранить здравый рассудок, удалось окружить дергающуюся и бешено озирающуюся по сторонам королеву и силой вывести ее из зала.
День, несомненно, удался, и что там еще будет дальше – не знал пока никто.
10 октября 1877 года, за час до полудня, остров Куба, город и порт Сантьяго-де-Куба
Адмирал и генерал Конфедерации Рафаэль Семмс
Как любой уважающий себя моряк с американского Юга, я уже бывал на Кубе, причем не один раз. Вот и сейчас, завидев мощную крепость Эль Морро на высоком мысу над лазурно-синим морем, я предался воспоминаниям о своих предыдущих визитах в Сантьяго, старую столицу Кубы, древнюю, обшарпанную, но все еще прекрасную, как может быть прекрасной дама в летах, которая следит за собой и знает себе цену. Как та сеньора, с которой я провел незабываемую ночь в Сантьяго, когда впервые попал сюда еще безусым юнцом. Впрочем, не будем об этом…
В порту у пирса, как обычно, суетились какие-то личности: белые, мулаты, даже парочка негров, которых в Сантьяго не меньше, чем у нас на Юге. Конечно, большинство местных чернокожих – рабы. Здесь, как и на Пуэрто-Рико, рабство до сих пор существует. Эти же, негры, похоже, свободные люди, иначе почему они сейчас болтаются здесь, а не вкалывают в поте лица на сахарных плантациях?
Пока наша «Алабама» швартовалась к пирсу, я собрался с мыслями. В Сантьяго перед нами стояло несколько задач. Для начала нам надо было найти покупателя на наш груз пшеницы и индиго. Куба уже давно живет на пшенице из САСШ – или, точнее – САСШ и КША. Поэтому такой товар тут всегда в цене. Потом необходимо было обеспечить разгрузку «Алабамы» и провести весь груз через таможню, Куба – это все-таки другое государство. Самой важной задачей, которую предстояло выполнить мне и майору Рагуленко, был визит к губернатору провинции для предъявления бумаг из Мадрида на право аренды полуострова Гуантанамо.
Пшеницей, индиго, разгрузкой, погрузкой, таможней и прочими торговыми делами я доверил заниматься капитану «Алабамы» Джорджу Таунли Фуллэму. Ну, а мы с майором Рагуленко прифрантились для визита к сеньору губернатору, тем более что его дворец располагался недалеко от порта.
Я, конечно же, немного понимаю и говорю по-испански. Но при этом совершенно не понимаю кошмарного местного кубинского диалекта, на котором тут говорят все, кроме здешней элиты, состоящей из испанских идальго. Разговаривая, местные глотают по полслова. А то, что они произносят, часто звучит совсем по-другому, чем на чистом испанском.
Вот, например, рыба по-испански будет «пескадо». А местные здесь говорят «пехкао», или даже «пехкб». Так что понять их сложно даже испанцу из Мадрида или Севильи. А уж мне-то и подавно – все их разговоры понятны так же хорошо, как и лопотание китайцев… Тем более что у них еще и множество неиспанских слов, позаимствованных от соседей из близлежащего франкоязычного Гаити.
Как только швартовка закончилась и с борта «Алабамы» был спущен трап, мы с майором Рагуленко не спеша сошли на берег и прошли на набережную, где какая-то группа местных подозрительного вида оборванцев показывала пальцами на наш корабль и что-то лопотала на своем варварском диалекте. Из всех слов я узнал лишь слово «гринго» – так испаноговорящие по мексиканской моде называют североамериканцев.