громко застонав, когда хлынула сперма, а затем, выдохнув, тихо пробормотал «черт», пока эйфория медленно рассеивалась.

– Мне нравится слушать тебя, – раздался ее голос в наушнике. – Звуки, которые ты издаешь. Я думала о них прошлым вечером в гостиничном номере, когда играла с собой.

– Негодная девчонка. – Я отправил ей видео. – Теперь твоя очередь просмотреть сообщения.

Последовала пауза, и я услышал легко узнаваемые звуки того, чем я только что занимался, когда Поппи включила видео. Мой стон эхом разнесся по кабинету ее босса.

– О боже, – прошептала она, и стало ясно, что я на громкой связи. – Черт, Тайлер. Это так… если бы я была рядом с тобой, то слизала бы с тебя все до последней капли.

– Если бы ты была здесь, все это оказалось бы в твоей маленькой тугой киске, – прорычал я.

– Господи, – простонала она. – Да. – После чего последовали хриплые вздохи, и мой член снова начал набухать. Наконец тишина, прерванная громким вздохом и скрипом офисного кресла, как только Поппи села.

Я услышал щелчок, когда она отключила громкую связь.

– Тайлер!

– Да?

В ее голосе отчетливо слышалась улыбка.

– Можешь звонить мне в любое время.

Каким-то образом мне удалось продержаться остаток дня. Я совершил долгую, изнурительную пробежку, без особого энтузиазма собрал материал для дискуссионной комиссии по предложению епископа Бове и все это время нетерпеливо поглядывал на часы (и подавлял чувство вины, собирая заметки о сексуальном грехе).

Около семи вечера телефон завибрировал.

«Я дома. Хочешь, чтобы я пришла к тебе?»

Я сразу же ответил: «Встретимся в церкви».

Вечер четверга был единственным на неделе, когда не проводилось никаких мероприятий, групп или изучения Библии, поэтому в церкви никого не было. Поскольку на улице еще не стемнело, мне нужен был правдоподобный предлог на случай, если кто-нибудь увидит, как она входит в церковь, такой как религиозная беседа или консультационная помощь по бюджетным расходам. Ее одинокое появление в доме священника вечером было бы объяснить намного сложнее.

Я проскользнул через заднюю дверь и практически бегом направился по коридору к притвору с запертой входной дверью. Повернув засов, открыл дверь, а за ней уже стояла Поппи: в коротком красном платье, черных туфлях на высоких каблуках, с красными губами и готовая для меня.

Сначала я хотел быть нежным, насладиться дразнящими, сладостными поцелуями, от которых кружилась голова, но это платье и эти каблуки… К черту нежность.

Я схватил ее за запястье и втащил внутрь, едва найдя время на то, чтобы запереть дверь, а затем прижал Поппи к ней и наклонился к ее губам. Я подхватил ее под попку и приподнял, зажав между дверью и своим пахом, пока мы целовались.

И тут я обнаружил, что на ней нет трусиков.

– Поппи, – сказал я, прерывая поцелуй и опуская руку между нами. – Это что?

– Я ведь говорила тебе, – произнесла она, пытаясь отдышаться. – Из-за тебя я испачкала свои трусики. Мне пришлось их снять.

– Ты провела остаток дня с голой задницей? – Она кивнула, прикусив губу.

Я оттолкнулся от стены, все еще придерживая Поппи, и понес ее в алтарную часть церкви, открывая следующую дверь спиной. Поппи обвила ногами мою талию, и держать ее в своих объятиях казалось таким естественным и правильным, что мне ни в какую не хотелось ее отпускать.

– У меня неприятности? – спросила она немного застенчиво.

– Да, – прорычал я, покусывая ее шею, – большие неприятности. Но для начала я наклоню тебя и посмотрю, насколько плохой ты была.

Я собирался отнести ее в свой кабинет, но у меня не хватило терпения подождать пять минут, которые потребовались бы на это. Я едва сдерживался, чтобы не расстегнуть молнию на джинсах и не трахнуть ее прямо там. Я мог бы перегнуть ее через скамью, но мне хотелось, чтобы она могла держаться за что-то и сохранить равновесие. Пианино находилось в другом конце святилища, но алтарь… священный каменный стол церкви находился всего в паре шагов от нас.

«Прости меня», – подумал я, а затем пронес Поппи вверх по низким ступенькам. Я опустил ее на ноги и развернул лицом к алтарю, радуясь, что на этих каблуках она будет идеальной высоты.

– Алтарь, – тихо произнесла она. – Я твоя жертва сегодня вечером?

– А ты хочешь ею быть?

Вместо ответа она положила руки на напрестольную пелену, выгнув спину и подчеркнув тем самым округлость своей попки.

– О, очень хорошо, ягненок, но недостаточно. – Положив руку ей на спину и надавив, я наблюдал, как подол ее платья медленно задрался вверх, когда она наклонилась ниже. Я давил до тех пор, пока Поппи не прижалась щекой к алтарю, а затем схватил ее запястья и вытянул руки над головой.

– Лежи смирно, – тихо прошептал я ей на ухо, затем направился в ризницу, где нашел пояс. Когда я вернулся к алтарю, Поппи находилась в том же положении, в каком я ее оставил, что меня глубоко порадовало. Я собирался вознаградить ее за это позже.

Я быстро обмотал ей запястья и кисти белой веревкой, думая о молитве, которую священники должны произносить, завязывая пояса. «Препояшь меня, о Господь, вервием чистоты и погаси в сердце моем пламя вожделения…»

Обмотанный вокруг ее запястий, связавший эту женщину моей страстью, пояс имел прямо противоположный своему назначению эффект и ничего не гасил. Я горел от желания овладеть ею, пламя уже лизало каждый дюйм моей кожи, и единственным способом погасить его – погрузиться глубоко, по самые яйца, в ее сладкую киску. Я должен был испытывать угрызения совести из-за этого.

Должен был.

Я отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой: ее вытянутыми и связанными руками, как у пленницы в мольбе; видом ее черных каблуков, вонзившихся в ковер; видом ее задницы, выставленной напоказ и в моем распоряжении.

Я вернулся к Поппи и задрал одним пальцем подол платья.

– Твое платье слишком многое демонстрирует, ягненок. Знаешь, насколько много?

Она, глядя на меня через плечо, ответила:

– Да. Я чувствую прохладный воздух на моей…

Я опустился на колени позади нее, как в прошлый раз после ее исповеди, но сейчас лишь для того, чтобы проверить свое предположение. Подол действительно прикрывал только то, что нужно, и при малейшем движении вверх открыл бы взору молочно-розовые губки ее киски.

– Почему ты надела это платье сегодня, Поппи?

– Я хотела… Я хотела, чтобы трахнул меня в нем.

– Это неприлично. Но находиться в общественном месте, на работе, с выставленной напоказ голой киской – просто верх бесстыдства. – Я поднялся на ноги и провел руками по ее бедрам, захватывая пальцами мягкую ткань и поднимая ее выше. – А если бы ветер задрал твое платье? – спросил я, поглаживая ее попку. – Что, если бы ты случайно скрестила ноги, а кто-то смотрел бы на тебя под правильным углом?

Ее голос был приглушен рукой.

– Раньше я раздевалась за деньги. Меня это не волнует.

Громкий шлепок.

Она резко ахнула, и я наблюдал, как на ее ягодице расцвел красный отпечаток моей ладони, отчетливо различимый даже в тусклом вечернем свете.

– Меня это волнует, – сказал я. – Знаешь, мать твою, как сильно я ревную, что другие мужчины могли видеть тебя в таком виде? Насколько сильно я ревную тебя к Стерлингу?

– Тебе не стоит ревн…

Еще один шлепок.

Поппи задрожала, а затем расставила ноги шире и подставила свою попку к моей руке.

– Я знаю, что не должен, – сказал я. – Дело не в этом. Я не злюсь на тебя за твое прошлое. Но это… – я позволил своей руке скользнуть вниз, чтобы обхватить ладонью ее киску, которая стала горячей, набухшей и влажной, – я возьму ее сегодня вечером. Сделаю ее своей. А следовательно, ты была очень плохой девочкой, раз так безрассудно отнеслась к своему наряду сегодня.

Я снова ее шлепнул, и она простонала, уткнувшись в свою руку.

– Не знаю, что в тебе такого, – признался я, наклоняясь к ее уху, – но ты вызываешь во мне эти гребаные собственнические чувства. Посмотри на меня, Поппи.

Она повиновалась, взглянув на меня своими прекрасными карими глазами поверх связанной руки. Я сжал ее киску, такую влажную под моей ладонью, что мне пришлось приложить все