Иногда Фредриксон устраивал прогулки с Самодержцем или Королевской Вольной колонией, но к обеду всегда возвращался.

Я мечтал отправиться дальше, чахнул от тоски по большому миру, который ждал меня. Дождь лил все сильнее, и все время находилась работа: то надо было чинить руль, электропроводку или канатный люк, то что-нибудь переделывать.

Пришло время штормов.

Дом Мюмлы сдуло ветром, а ее старшая дочь простудилась, оттого что спала на дворе. Дождь накапал и в кофейную банку Шнырька. У одного меня был нормальный дом с хорошей печкой. Что мне оставалось делать? Разумеется, все они вскоре поселились у меня. Теперь мы жили одной семьей и вели самую обыкновенную жизнь, а мне от этого становилось все скучнее и скучнее.

Не могу описать, как это скверно, когда твои друзья либо женятся, либо становятся королевскими изобретателями. Сегодня ты принадлежишь беспечной компании любителей приключений, готовых отправиться в путь, как только им наскучит оставаться на одном месте. Отправляйся куда только захочешь, перед тобой карта всего мира… и вдруг путешествия перестают их интересовать. Им хочется жить в тепле. Они боятся дождя. Они начинают собирать вещи, которые никуда не поместить. Они говорят только о разных пустяках. Ни на что серьезное они уже решиться не могут. Раньше они прилаживали парус, а теперь строгают полочки для фарфоровых безделушек. Ах, можно ли говорить об этом без слез!

Хуже всего было то, что они заразили и меня своим настроением: чем уютнее мне становилось сидеть с ними у камина, тем труднее было стать свободным и смелым, как морской орел. Вы понимаете меня, дорогие читатели? Я сидел взаперти, но все помыслы мои были о свободе, а за окном бушевал шторм и лил дождь.

В тот особенно важный вечер, о котором я сейчас расскажу, погода была прескверная. Крыша дрожала и скрипела, порывы юго-западного ветра рвали на части идущий из трубы дым, дождь сильно стучал по веранде (я переделал капитанский мостик в веранду и пристроил к ней перила с узором в виде сосновых шишек).

– Мама! Ты почитаешь нам вслух? – попросили малыши Мюмлы, лежа в кроватках.

– Конечно, почитаю, – ответила Мюмла, – на чем мы остановились?

– Полицейский… инспектор Твигс… медленно… подкрался… ближе! – отбарабанили малыши.

– Хорошо, – сказала их мама. – «Полицейский инспектор Твигс медленно подкрался ближе. Что это там блеснуло, дуло револьвера? Полный холодной решимости занести карающий меч правосудия, он скользнул дальше, остановился и снова начал продвигаться вперед…»

Я рассеянно слушал Мюмлу, ведь этот рассказ я знал почти наизусть.

– Эта история мне нравится, – сказало привидение, вышивая узор на мешочке для гвоздей – скрещенные белые кости на черной фланели – и поглядывая на часы.

Шнырёк сидел у каминного огня и держал Сос за лапку. Юксаре раскладывал пасьянс. Фредриксон лежал на животе и рассматривал картинки в книге «Путешествие по океану». В доме было тепло и уютно. Чем дольше я глядел на все это, тем беспокойнее становилось у меня на душе. По моим ногам забегали мурашки.

Черные дребезжащие оконные стекла то и дело облизывала морская пена.

– Каково это плыть по морю в такую ночь… – мечтательно сказал я.

– Восемь баллов. Если не больше, – подхватил Фредриксон и продолжал разглядывать волны на картинках.

– Пойду погляжу, какая погода, – пробормотал я и выскользнул за дверь к подветренной стороне дома. С минуту я стоял неподвижно и прислушивался.

Грозный шум волн наполнял мрак, окружавший меня. Я принюхался, прижал уши и подался на наветренную сторону. Шторм, рыча, набросился на меня, и я зажмурил глаза, чтобы не видеть неописуемо страшных сил, вырвавшихся на свободу в осеннюю ночь. Лучше не думать о таких кошмарных вещах…

Впрочем, это был один из немногих случаев, когда я вовсе ни о чем не думал… Я знал лишь, что мне нужно спуститься к берегу, к ревущим волнам, это было волшебное предчувствие, какое в жизни часто приводит к удивительным результатам.

Луна вышла из-за ночных туч, и в ее свете мокрый песок засиял, как металл. Волны с грохотом бились о берег, словно строй белых драконов, которые, выпустив когти, кидаются на берег, отступают со скрежетом назад, в темноту, и снова возвращаются на берег.

Я и сейчас содрогаюсь от этих воспоминаний!

Что заставило меня наперекор ночи и холоду (а для муми-тролля нет ничего хуже холода) блуждать в эту знаменательную ночь, которая послала маму Муми-тролля на наш остров? (Ах, свобода, что это за удивительная вещь!)

Уцепившись за дощечку, она плыла по волнам; ее то кидало, словно мяч, в залив, то уносило назад в море.

Я ринулся на отмель, в воду, и закричал изо всех сил:

– Я здесь!

Вот она появилась снова. Она выпустила доску из лапок, и ее несло на гребне волны прямо ко мне. Не моргнув, смотрел я на приближавшуюся ко мне черную стену. Через секунду потерпевшая была в моих объятиях.

С неведомой мне ранее силой я крепко-накрепко уперся ногами в песчаное дно и выбрался на берег. Волны жадно хватали меня за хвост, а я шатался, упирался, боролся и наконец положил свою прекрасную ношу на берег, в безопасном от жестокого моря месте. Ах, это было совсем не то что спасать Хемулиху! Ведь теперь это была муми-тролль, как и я сам, но еще красивее, чем я: маленькая троллиха, и я спас ее!

Она села и закричала:

– Где моя сумка? Спасите сумку!

– Вы держите ее в своих лапках, – сказал я.

– Ах, так она при мне! – воскликнула она. – Какая радость…

Тут она открыла ее и, порывшись, извлекла из нее пудреницу.

– По-моему, морская вода испортила пудру, – огорченно сказала она.

– Неважно, вы и без нее прекрасны, – галантно заметил я.

Она взглянула на меня – о, это был неописуемый взгляд! – и сильно покраснела.

Позвольте мне остановиться на сем столь значительном рубеже моей бурной молодости, позвольте мне закончить свои мемуары на том, как мама Муми-тролля – самая прекрасная из всех муми-троллих – вошла в мою жизнь! После этого она ласковым и всепонимающим взглядом посмотрела на все мои ребячества, а я стал вести себя здраво и разумно, и вместе с тем жизнь моя утратила очарование дикой свободы, которое и заставило меня писать мемуары.

Все это было ужасно давно, но теперь, когда я оживил в памяти эти события, мне кажется, что такое могло бы случиться со мною снова, хотя уже на совершенно иной лад.

Я откладываю в сторону перо, которым писал свои мемуары, твердо уверенный в том, что прекрасная пора приключений наперекор всему не окончена (ведь это было бы довольно печально).