Иван деловито оглядел штангу, затем стянул с себя шарф и завернул в него орудие преступления. Потом с торжеством посмотрел на Алексея.

— Ну, вот уже кое-что?

Они оглянулись. Бродяжка продолжала сидеть на дороге в той же позе, в какой они ее оставили. Иван передал штангу Алексею, пошарил у себя по карманам и, вытащив полтинник, направился к бабке. Склонившись над ней, протянул деньги. Бабка схватила монету скрюченной, похожей на куриную лапку рукой, что-то замычала и затолкала ее под тряпье на груди. Затем с трудом поднялась на четвереньки, потом, кряхтя и постанывая, на ноги и, не оглядываясь, заковыляла к кустам, в которых ее обнаружила Варька, и исчезла в овраге.

Вавилов погладил собачонку по голове.

— Молодец, шельма! Не зря хлеб ешь! — И посмотрел в сторону оврага. — Пропьет ведь, если никто не отберет! Да, впрочем, одна ей в жизни радость и осталась!

У въезда в переулок показалась пролетка. Не доезжая десятка шагов, она остановилась, и из нее выскочил Корнеев.

— Братцы! — лицо его светилось неподдельным счастьем. — Братцы, кое-что узнал на мануфактуре.

Правда, пока сплошной туман… — Он повертел в воздухе растопыренной пятерней и радостно ухмыльнулся. — Один из приятелей артельного старосты, того самого, который умер в больнице, слышал мельком, что он намеревался открыть какое-то торговое предприятие на пару со своим земляком.

— «Берлин»? — переглянулись Алексей и Вавилов. — Трактир?

— Магазин?

— Чайная?

— Давай в пролетку? — крикнул Иван. — Надо срочно проверить.

Они вскочили в пролетку, и только тут Корнеев обратил внимание на сверток, который Вавилов нежно прижимал к своей груди.

— Что это? — спросил он.

— О! Это сейчас дороже злата и серебра, — ухмыльнулся Иван. — Дубиночка, орудие убийства!

— Нашли! — Корнеев хлопнул его по плечу. — А бродяжку?

— Бродяжку Варька нашла, — кивнул Вавилов на собачонку, пристроившуюся у его ног. — Говорил тебе, что стоящая собачонка? А старуха остальное все обсказала. Дескать, видела ночью мужичонку, собою неказистого, который забросил эту дуру в кусты, — он на мгновение отнял штангу от груди и с любовью, словно кормящая мать на младенца, посмотрел на нее. — Покажем Федору Михайлычу, хоть немного его порадуем.

А то, вишь, вздумал в отставку податься!

— Ты думаешь, он серьезно? — спросил Алексей.

— Серьезнее не бывает, — вздохнул Иван, — уж если что ему втемяшится в голову, от своего не отступит!

Слишком серьезные преступления, да еще этот паскудник Желтовский подножку подставил! Теперь нашему Михайлычу надо задницу в горсть зажать и пахать день и ночь, чтобы в грязь лицом не ударить. Ну, а нам, слугам Отечества, и вовсе придется на казарменное положение переходить. — Он быстро перекрестился. — Дай бог, чтобы этот «Берлин» тоже туфтой не оказался.

К счастью, «Берлина оказался единственным в Североеланске торговым заведением со столь громким названием. На самом деле это была чайная, основными посетителями которой были извозчики да едущие на базар крестьяне. Была она низкой и темной, пол устилали опилки и солома. А на пять копеек подавали „пару“ — чашку чая и два куска сахара. Если же посетитель заказывал две „пары“, то третья подавалась ему бесплатно, но уже с одним куском сахара или бубликом взамен.

К чаю предлагались всегда свежие, с разнообразными начинками пироги и расстегаи. И это тоже привлекало сюда посетителей.

А для извозчиков «Берлин» и вовсе стал своеобразным клубом, где они узнавали последние новости, обсуждали расценки за проезд и делились опытом, как привлечь денежного клиента и не позволить объегорить себя жуликам. В «Берлине» выясняли отношения, заключали сделки, мирились и ссорились. Здесь всегда было весело, шумно и многолюдно. Дым висел коромыслом в двух залах чайной, и порой не хватало мест даже завсегдатаям.

Но оказывается, столь выгодное заведение было продано на днях старым владельцем. Новый хозяин чайной, здоровенный красномордый мужик с бородой лопатой пояснил, что купил ее у некоего Матвея Сазонова, который заявил, что уезжает на родину в деревню.

И когда Вавилов, предъявив ему карточку агента, попросил обрисовать бывшего хозяина «Берлина», новый хозяин сказал, что Сазонов — крайне маленького роста, и для достоверности поднял ладонь на высоту чуть больше двух аршин от пола. И добавил, что по этой причине постоянные посетители в шутку прозвали Матвея Великаном.

— Было холодно, холодно и вдруг жарко! — пожаловался Иван, вернувшись к столику, за которым его дожидались Алексей и Корнеев. — А сейчас опять холодно. По всем приметам, Сазонов тот самый мужичонка, которого наша бродяжка у дома видела. Но слинял, скотина, как пить дать, слинял! Продал чайную на днях и слинял! Видно, славно припекло его, если так торопился.

— Да никуда Матвейка не слинял, — раздалось за его спиной.

Иван стремительно оглянулся. Рослый извозчик в заячьем треухе и распахнутом полушубке шумно втянул губами чай из блюдечка, которое удерживал на трех пальцах левой руки, а правой поднес ко рту кусочек сахара и громко захрумтел им, добродушно щурясь на Ивана.

— Повтори, что ты сказал? — Иван подсел к нему. — Видишь, — кивнул он на Алексея и Корнеева, — мы с земляками его по всему городу ищем. Неужто не уехал еще в деревню?

— А че ему уезжать? — удивился мужик. — Он себе трактир отхватил сразу за Знаменским собором.

Он раньше «На поляне» назывался, а сегодня я Матвея подвозил, так он хвастался, что отремонтирует его и назовет «Парижем».

Сыщики переглянулись.

— Что? Отвезешь нас к земляку? — спросил Иван.

— Отвезу, че ж не отвезти! — ответил степенно извозчик, поднимаясь из-за стола. — По тридцать копеек с носа, и с превеликим удовольствием домчу.

…Матвей Сазонов и вправду оказался крошечным человечком с птичьей физиономией и с черными, бегающими глазками. Голова у него была не по росту крупной и словно вросшей в широкие плечи. Несмотря на маленький рост, его грудь казалась крепкой, а руки — длинными, с толстыми запястьями и крупными ладонями. Чувствовалось, что хоть бог не дал ему подрасти, но силенкой не обидел.

При аресте он не сопротивлялся, держался на удивление уверенно и даже дерзил при допросе, который ему учинили Вавилов на пару с Алексеем. Свою причастность к убийству он категорически отрицал. И хотя алиби свое пока не доказал, успел пригрозить сыщикам, что подобный произвол им даром не пройдет, и он сумеет найти на них управу.

Корнеев в присутствии двух понятых занимался обыском в маленькой квартирке на втором этаже трактира, новым хозяином которого Сазонов стал лишь за несколько часов до ареста. Он тряс купчей перед глазами Ивана до тех пор, пока тот не взъярился и не приобщил купчую к протоколу допроса.

Обыск в квартире ничего не дал. Тогда сыщики скрупулезно осмотрели белье, платье и обувь трактирщика. И опять же Иван своим зорким глазом углядел в рубце между подошвой сапога и заготовкой следы запекшейся крови. Сапог изъяли, хотя Сазонов крайне рассердился и поначалу отказался пояснить, откуда взялась кровь на сапоге. Но, подумав, заявил, что утром посещал бойню, чтобы договориться о поставках свежего мяса в трактир.