– Помнишь? – спросил я. – Мы ее слушали, когда ты в первый раз зашла ко мне в комнату. Тебе понравилось, я не забыл.

Кажется, она порадовалась. Во всяком случае, она несколько раз бралась рассматривать пластинку, нежно поглаживая пальчиком зазубренный край.

Поначалу я от волнения говорил торопливо. Альва слушала, когда я описывал несколько моментов из своей жизни, затем стала рассказывать о том, как занималась литературой в университете, но бросила его после первого семестра. Короткое взаимное прощупывание.

– А кем ты работаешь? – спросил я наконец.

– Честно говоря, я вообще не работаю.

– Почему?

Альва пожала плечами. Она делала вид, будто это не имеет никакого значения, но даже спустя столько лет я сразу чувствовал, когда она начинала нервничать. Она вообще опускала в своем рассказе целые главы, причем самые важные, обошла вниманием годы, проведенные в России, скрыла, чем занята сейчас, и говорила только о давнишних событиях.

Она потянулась через стол и взяла меня за руки:

– Как же это здорово – видеть тебя здесь! Я боялась, что ты не придешь.

– Почему?

Альва убрала руки.

– Ты хорошо выглядишь. – Она окинула меня внимательным взглядом. – И у тебя хорошая улыбка, Жюль. Это я хотела сказать тебе еще тогда, в школе. Когда ты улыбаешься, ты как будто становишься другим человеком, не таким закрытым. Тебе надо улыбаться почаще. – Внезапно она воодушевилась. – Да, вот так, как сейчас. – Затем вдруг бодряческим тоном: – Давай-ка расскажи, ты-то что делаешь?

– Я работаю в студии звукозаписи.

Я заказал выпить, она себе – капучино.

– Я, собственно, собирался поехать в Италию, но тут сестра рассказала мне об этой вакансии. Неплохая, в общем, работенка. Много юридической возни, но сейчас мне все чаще приходится иметь дело непосредственно с музыкальными группами.

Обыкновенно, когда я говорил о работе, это производило на людей хорошее впечатление, но Альва, кажется, не пришла от нее в восторг.

– Музыка тебе, конечно, подходит. Но я всегда думала, что ты сам что-то сделаешь. Например, станешь писателем. По-моему, ты писал чудесные рассказы. А почему не фотография? Ты же так любил фотографировать!

Я был тронут тем, как она в меня верит. Единственный человек, которому действительно нравились мои рассказы и снимки!

– Да я пробовал себя в фотографии, но толком ничего из этого не вышло. В конце концов я сдался.

– Почему?

– Слишком много отказов. Одно разочарование.

Альва задумалась. Потом быстро взглянула на меня и спросила:

– Ты действительно бросил только поэтому?

Как всегда, она видела меня насквозь.

– Нет. Просто я понял, что я… – Я покачал бокал, янтарная жидкость в нем взболталась, и кубики льда заскользили по дну туда-сюда: – Забудь это. Не так оно и важно. В другой раз.

Мы помолчали, глядя друг на друга. Первое волнение от встречи уже улетучилось, все стало таким формальным, таким натянутым. На миг у меня появилось ощущение, что подлинное «я» каждого из нас где-то не здесь, а в бар мы прислали двух посредников, не уполномоченных вести разговор о действительно важных вещах.

– Какую музыку ты теперь слушаешь? – спросила наконец Альва.

По ее просьбе я вынул свой плеер и сел к ней на банкетку. Мы взяли каждый по наушнику и прослушали пару музыкальных групп. С каждой новой песней она все больше оттаивала.

– Вот это очень здорово, – сказала она, когда я дал ей послушать «Between the bars»[23] Эллиотта Смита. – Это мне по-настоящему нравится.

На какой-то миг, когда мы, сидя рядом, слушали музыку, вернулось ощущение близости, как в интернате.

– Ты счастлива? – спросил я.

Она нервно отняла от уха наушник:

– Что ты сказал?

– Ты счастлива?

Сперва Альва хотела уклониться от ответа, и я уже испугался, что спросил ее слишком в лоб. Затем она только пожала плечами:

– А ты?

Я тоже пожал плечами.

– Ну, вот мы и поняли друг друга, – весело воскликнула Альва.

Я указал на ее капучино:

– Я, вообще-то, думал, что мы в честь встречи как следует выпьем.

– Так что нам мешает?

– Как насчет джина?

– Лучше не надо. В прошлый раз, когда мы пили джин, все было как-то странно, ты помнишь? Ты танцевал передо мной, а я была пьяная в стельку. Еще немного, и я бы на тебя накинулась.

Она сказала это как ни в чем не бывало и углубилась в винное меню.

После двух рюмок мы уже сидели рядом. Не знаю, что стало причиной – алкоголь или музыка, но внезапно наши предыдущие встречи приблизились так, словно они были вчера, хотя после этого «вчера» прошло столько лет. Я опоздал на один поезд и решил пропустить следующий. У меня заплетался язык, но зато я наконец говорил то, что хотел.

Оживилась и Альва.

– А как с женщинами? – спросила она.

– Да ты же знаешь меня. Они вешаются мне на шею, вот даже на пути в бар пришлось отбиваться от двух. Прямо сил нет.

На это она ткнула меня в плечо, и вечер превратился в сплошное «А ты еще помнишь?» и «Поверить невозможно, как мы тогда». Мы обменялись множеством мелких историй; она своим тихим голосом рассказывала, что все еще слушает музыку, чтобы заснуть, или говорила о годах, проведенных в России, как там, в московском метро, торговцы ходят по вагонам, предлагая пассажирам секс-игрушки или пиратские DVD и книжки («в них всегда не хватает нескольких важных страниц, но зато покупаешь их почти даром»); я, в свой черед, рассказал про свадьбу Марти: о том, как мой брат танцевал с невестой, словно плохо отлаженный робот, но зато произнес речь по-хорватски почти без акцента. За окном давно стемнело, а мы все рассуждали об одиночестве, которое нас порой одолевает (Я: «Это вечное одиночество меня доконает» – и Альва в ответ: «Да, но противоядие от одиночества не общение с кем попало. Противоядие от одиночества – это чувство защищенности». Я, подзывая жестом официанта: «Чокнемся за это!»). И все это время я не мог оторвать взгляда от прекрасного, точно взятого из фильма-нуар, Альвиного лица, я всматривался в ее сверкающие светло-зеленые глаза, мы выпили еще и погрузились в блаженное опьянение, и я неожиданно для себя произнес:

– Больше всего я хотел бы уволиться с работы, уехать из Берлина и заняться одним писательством.

И мне вдруг показалось, словно ко мне вернулся мой внутренний голос, и я наконец признался, что скучал по Альве и все эти годы думал о ней, а она мне в самое ухо: «А я о тебе». По спине побежали мурашки, и я наслаждался этим бархатным напряжением, возникшим между нами, чувствуя, как наши ноги соприкасаются, и все время спрашивал себя, замечает ли она, что за разговором наклоняется ко мне так близко, что ее волосы щекочут мое лицо и я ощущаю запах ее духов, и не делает ли она это нарочно, и тут я чуть было не сказал ей, что тогда слишком поздно понял, что люблю ее, но она в это время как раз рассказывала о своей практике в Новой Зеландии, и тут я пропустил предпоследний поезд, заглядевшись на ее руки, которыми она жестикулировала за разговором, или на ее зубы, когда она смеялась, а смеялась она в тот вечер много, примирившись за эти годы с косо растущим резцом, потому что уже не прикрывала рот рукой.