Для американского варианта статьи требовалось указать адрес электронной почты каждого из соавторов. Зять, будучи человеком опытным в деле общения с пользователями интернета, свой адрес не предоставил, у Сергея Григорьевича в то время электронной почты ещё не было. На мой же электронный адрес до середины 2009 года приходили письма со всего мира. В одних содержалась просьба прислать деньги нуждающимся и, разумеется, в долларах, в других – сообщение о том, что я выиграла в лотерею крупную сумму денег и мне необходимо перечислить за некоторые формальности совсем небольшую сумму. Часть писем не могла быть прочитана моим старым компьютером, остальные письма я больше не открывала, боясь SPAM.

За статью американцы выплатили нам гонорар. Российское авторское общество пересчитало доллары на рубли и выдало мне пятьсот шестьдесят пять рублей, зятю как иностранцу, хотя, кроме российского, у него не было никакого другого гражданства, – четыреста тридцать рублей, а Сергею Григорьевичу – более семисот рублей, так как он задержался с оформлением доверенности на меня на получение денег, а ко времени выплаты курс доллара чрезвычайно вырос. Сергей Григорьевич презентовал свой гонорар мне, предложив мне купить от его имени цветы к восьмому марта, и я, сначала изумившись и попытавшись отказаться от такого щедрого подарка, затем была бесконечно ему благодарна и наградила себя покупкой двух баночек крема для лица фирмы Avon, которые на свои деньги никогда бы в жизни не купила.

В одном из своих писем Сергей Григорьевич выразил негодование относительно своего коллеги Завьялова О. Г., который при написании кандидатской и докторской диссертаций включил в них, не добавив ни одного своего слова, труды своего отца – истинного учёного. Сергей Григорьевич писал, что выступал по этому поводу на учёном совете, однако, как я поняла, для Завьялова это не послужило препятствием, ибо, когда однажды мне понадобилось приехать на свою прежнюю работу, в МИЭА, начальник теоретического отдела Валентин Фёдорович предложил мне написать отзыв на эту диссертацию. Я наотрез отказалась, мотивируя свой отказ тем, что знаю мнение Сергея Григорьевича об этой диссертации.

В последние годы работы в своём родном институте, который теперь называется Южно-Уральский государственный университет, Сергей Григорьевич читал пять дисциплин, как, впрочем, было всегда. Когда у него заболела жена, он очень переживал за неё. Но всё закончилось благополучно, и теперь она в Новороссийске ухаживает за своей больной, престарелой матерью. Сначала Сергей Григорьевич временами наведывался туда и только подумывал о том, чтобы уйти с работы и переехать в Новороссийск, чтобы воссоединиться с женой, которая не может оставить свою беспомощную мать. Теперь Сергей Григорьевич уже живёт в Новороссийске. Конечно, наука, коллеги и студенты Сергея Григорьевича очень многое потеряли с его уходом из университета.

И по сей день Сергей Григорьевич поздравляет меня со всеми праздниками, рассказывает о событиях жизни своей и своей многочисленной семьи, присылает свои монографии и фотографии. В ответ я в течение длительного времени не могла что-либо послать ему, поскольку мне нечем было похвастаться. Теперь у меня уже двое внуков, и я несколько раз посылала в Челябинск изображения наших пяти счастливых физиономий. Когда однажды в конце девяностых Сергей Григорьевич приехал в Москву, он подарил мне прекрасный букет цветов и очень тяжёлую, несмотря на небольшие габариты, картину из малахита с нанесённым на нём как на холсте пейзажем. К моему юбилею Сергей Григорьевич прислал изящно выполненную Златоустовскую гравюру на стали. Недавно он также прислал мне диск с большим количеством фотографий членов своей семьи. В своём письме в ответ на мои извинения за то, что я ничем не отблагодарила его, Сергей Григорьевич возразил:

“Вы пишете: «…не могли что-либо послать…». Это ведь не так. У меня и шишка (из Калифорнии), и великолепная книга «UTAN» с замечательными калифорнийскими пейзажами, которыми я не устаю любоваться, и фотографии (все храню). А две книги сейчас. А девятнадцать рассказов – целая книга.

Эти Ваши мемуары всколыхнули во мне массу других воспоминаний нашего вместе. Я очень хорошо помню, как мы в Москве ходили с Вами на концерт где-то в олимпийской деревне. Концерт плохо помню, кажется, там Клара Новикова выступала, Вас хорошо помню, и мне было очень хорошо с Вами. Хорошо помню, как мы гуляли по Тверской и как я переживал, что Вы замерзли. Помню, как бывал у Вас в гостях на старой квартире, эти рулоны бумаги с бесконечными колонками цифр. Особенно помню, как волновался, защищая перед Вами наши работы по хозтеме. Вы тогда мне казались очень строгой и требовательной, и вся в работе. Ни минуты перекуров. Признаюсь, робел”.

А вот его недавнее письмо:

“Алла Дмитриевна, с Весной Вас и праздником! Послал к этому празднику живой подарочек и очень надеюсь, что уже получили. Это мой любимый, волшебный кактус, волшебство которого состоит в том, что он расцветает к 8 марта цветом, который показан в присоединённом файле. Когда-то я увлекался кактусами, и у меня была небольшая коллекция. Это немногое, что от неё осталось. Цветок очень неприхотлив. Даже если Вы уедете на несколько месяцев, он не пропадет без полива. Пересаживать его тоже не нужно. Летом поливать можно раз в неделю или опрыскивать несоленой водой. Осенью с октября поливы прекращать и ставить в самое холодной место на окне. С января опрыскивать раз в неделю и тогда можно надеяться, что он будет цвести с конца февраля до середины марта. А у меня он расцветал к 8 марта. Всего Вам доброго. Ваш ДСГ”.

Меня особенно радует, что сейчас, когда я увлеченно начала писать рассказы, репортажи, миниатюры и мемуары о своей жизни, Сергей Григорьевич стал моим доброжелательным читателем. Уже более двадцати восьми лет я всегда чувствую его поддержку, хотя он и живёт за тысячи километров от Москвы. Исключительно трудолюбивый, ответственный, не боящийся трудностей.

Прекрасный учёный, педагог, муж, отец, дедушка, друг – всё это Сергей Григорьевич. Здоровья Вам на долгие годы, и большое Вам спасибо!

12 апреля 1961 года вся страна, в том числе и я, ликовала и гордилась своей могучей космической техникой и восхищалась бесстрашным сыном Родины Юрием Гагариным. У нас создалось впечатление, что тогда всё происходило, как по мановению волшебной палочки. Мы и не подозревали, какие технические, физические и психологические трудности преодолел первый космонавт планеты. А ведь их было чрезвычайно много. На завершающем этапе запуска не сработала система радиоуправления ракетой Восток, которая должна была выключить двигатели третьей ступени. Их выключение произошло только после срабатывания дублирующего механизма – таймера, но к тому времени корабль уже поднялся на орбиту, высшая точка которой, апогей, оказалась на сто километров выше расчётной. Сход с такой орбиты с помощью «аэродинамического торможения» мог занять по разным оценкам от двадцати до пятидесяти дней.

В конце полёта тормозная двигательная установка работала успешно, но с недобором импульса, поэтому автоматика выдала запрет на штатное разделение отсеков. В результате в течение десяти минут перед входом в атмосферу корабль беспорядочно кувыркался со скоростью один оборот в секунду. Гагарин решил не пугать руководителей полёта, в первую очередь Королёва, и иносказательно сообщил о нештатной ситуации на борту корабля. Когда корабль вошёл в более плотные слои атмосферы, то соединяющие кабели перегорели, и команда на разделение отсеков поступила уже от термодатчиков, так что спускаемый аппарат, наконец, отделился от приборно-двигательного отсека. Спуск происходил по баллистической траектории, с восьми-десятикратными перегрузками, к которым Гагарин был готов. Значительно сложнее ему было пережить психологические нагрузки, поскольку температура снаружи при спуске достигала трёх-пяти тысяч градусов и после входа капсулы в атмосферу загорелась обшивка корабля, по стёклам иллюминаторов потекли струйки жидкого металла, а сама кабина начала потрескивать.