– Великая Армия справедлива и милосердна! Она никого зря не карает… Но всякого, кто нападает на солдат императора, ждет суровое наказание! Преступника – смерть, пособников – суровая мзда!.. У меня к вам только два вопроса. Первый: кто сей человек?

Майор показал на Спиридона. Переводя, исправник повторил тот же жест. Так они двое и застыли, один верхий, второй пеший.

– Его дом будет сожжен. А не скажете, кто это – я прикажу спалить всю деревню. Таков закон и порядок.

– Мы не знаем этого человека! Он не наш! – крикнула Катина. У Спиридона старуха мать и сестра, тоже убогая. Как им без дома?

Бошан на помещицу не взглянул. Рожа у него после вчерашнего битья была опухшая.

– Вот вы, служитель Бога, – обратился майор к священнику. – Поклянитесь именем Христовым, что преступник не здешний.

Отец Мирокль не дрогнув немедля осенил себя крестом:

– Именем Христа, Бога-Отца и Святой Троицы – ведать его, злодея, не ведаем.

Хорошо все-таки иметь неверующего попа, подумала Полина Афанасьевна.

Тогда Бошан обратился к командиру конных, громко:

– Вы не были в Испании, капитан. Там тоже самое зло было от попов. Они чаще всего оказывались вожаками бандитов. Прикрывались Христом, а сами убивали наших людей. Сейчас я вам покажу, как мы поступали с такими. Взять чернорясых! – приказал он, показав на отца Мирокля и стоявшего рядом Варраву.

Солдаты схватили обоих, оттащили к церковной стене, а сами отошли на пять шагов и вскинули ружья.

Толпа закачалась, бабы заохали. Виринея черной птицей кинулась к супругу, но солдат ударил ее прикладом в грудь – упала.

Сашенька крепко вцепилась бабушке в руку. Глаза – как блюдца.

– Зажмурься, – сказала Полина Афанасьевна. – И пока не велю, глаз не открывай.

– Святой отец, последний раз спрашиваю: кто сей преступник?

Священник сделался бел, но не ответил, лишь беззвучно шевелил губами. Так я и не узнаю, что он шептал перед смертью, подумала Катина. Молитву или какие-нибудь безбожные латинские вирши?

– Наш это, наш! – возопил Варрава, бухаясь на колени. – Спиридоном звать! И дом укажу!

Послушав перевод, майор распорядился:

– Попа за ложь арестовать. – И дьячку: – Который дом?

Варрава посеменил показывать. За ним пошли двое солдат с зажженными факелами.

Но Бошану этого было мало.

– Теперь второй вопрос! – вновь обратился он к толпе. – Преступников было трое. Кто двое остальных?

Молчание.

– Откуда им знать? – крикнула Катина. – Их там не было!

– Это уж их дело, – ответил Бошан, по-прежнему на нее не глядя. – Даю десять минут. – Достал часы. – Не выдадут – сожгу всё село. Русские должны усвоить урок цивилизованности: всякое действие предполагает ответственность.

– Хорошо. Я их опрошу.

Полина Афанасьевна пошла через толпу, от кучки к кучке, говоря всем одно и то же, тихо – чтоб не услышал иуда Кляксин:

– Не выдавайте… Не выдавайте… И не бойтесь, я вам не дам пропасть. Как-нибудь все в усадьбе перезимуем, а после я всех отстрою.

Чуть не в первой же кучке ей сообщили:

– Кузьма это Лихов. Он давеча вечером вернулся. Спиридона Глухого и Тихона Молотобойца подбил за хлебом идти…

Ну конечно Тихона, кого еще, сказала себе Катина.

Обойдя всю толпу, вернулась к Бошану.

– Никто не знает.

– Тем хуже для них, – обронил тот отвернувшись.

Приподнялся в стременах:

– Господа офицеры! Вы знаете, что вам делать! Шеволежеры – ваша правая сторона! Стрелки – левая! Жечь вместе со всем имуществом! Выносить ничего не давать! Сопротивляющихся убивать на месте! Исполняйте!

Только теперь он посмотрел на помещицу сверху вниз, с кривой улыбкой.

– Кстати, то же будет сделано и с вашим шато, мадам. Это и есть равенство, о котором я вам вчера толковал. Из почтения к вашему полу дам вам четверть часа вынести самое дорогое. – И засмеялся, не скрывая мстительного торжества. – Четверть часа, мадам! Бегите со всех ног.

– Саша! Люди! За мной! – крикнула Катина усадебным.

И побежала, провожаемая хохотом Бошана. Да черт с ним, пускай куражится. Сзади стоял стон и крик, уже пахло гарью, но на гибнущее Вымиралово помещица не оглянулась. Бежать ей было целую версту, а годы-то уже немолодые.

Когда Полина Афанасьевна, запыхавшись, взбегала на крыльцо, вдали уже слышался конский топот.

Взяла только самое ценное – денежный сундучок, но он был тяжел, поэтому вынула кожаный кошель с серебром и бумажник с ассигнациями. Серебро взяла себе, бумажник отдала внучке.

Французы во дворе уже спешивались.

– Я в библиотеку, за энциклопедическим словарем! – сказала Сашенька.

– Одежду теплую лучше возьми! – крикнула бабушка, но девочка уже исчезла.

Тогда Полина Афанасьевна отправилась в гардеробную сама. Захватила две хорошие шубы для ночного холода, меховые сапожки.

В дом уже вломились солдаты, стали гнать вон:

– Деор, деор!

В прихожей Катина столкнулась с внучкой. Та прижимала толстый том, оброненный бумажник валялся на полу.

– Пропадешь с тобой! – выругала ее бабушка и подняла. Там три тысячи ассигнациями. На деньги теперь только и оставалась надежда.

Во дворе стояли слуги с узлами. Пока бежали из деревни, барыня сказала каждому что взять. Кому – съестной припас из погреба, кому – столовое серебро из буфетной, кому – вино для обогрева.

Офицер сидел на коне руки в боки, смеялся.

– Майор наш умен! И искать не пришлось – сами всё собрали. А ну, ребята!

Солдаты кинулись отбирать вынесенное, ничего не оставили. Только на Сашину энциклопедию не позарились.

Так что сызнова ошиблась Катина насчет европейских порядков.

Она не бранилась, не кричала. Молча стояла, смотрела, как пылает подожженный с четырех сторон дом. Такое с нею происходило второй раз в жизни, и испытывала Полина Афанасьевна то же самое чувство, что тридцать восемь лет назад по отношению к пугачевцам: ледяную ненависть, от которой искрило в глазах.

Уже провалилась крыша, обрушились стены, а она все глядела на пылающие угли, и одно время сливалось с другим. Но в тот раз было тяжелей. Потому что погиб муж. Потому что Полина была беременна. И потому что гнездо сожгли не чужие, а свои. Хуже было, еще хуже.