Это куда более удивительный поворот, чем поведение Тринеи Гонзар в деле Ларри Нассара. Гонзар по крайней мере никогда не отрицала, что лечение у Нассара было особенным. Она лишь предпочитала толковать его действия как дружественные – по совершенно понятным причинам – до тех пор, пока не услышала на суде свидетельства других спортсменок. Сандаски, напротив, не практиковал никаких двусмысленных манипуляций. Считается, что он регулярно подвергал своих воспитанников сексуальному насилию. И люди, признанные его жертвами, ясно понимали, что он с ними делает. Но при этом они почему-то вели себя так, будто ничего особенного не происходило. Не жаловались друзьям. Не оставляли горьких записей в дневниках. Мало того, спустя годы они заезжали к бывшему насильнику, чтобы похвастаться своими детишками. Приглашали его на свадьбы. Один из потерпевших ходил с Сандаски в душ и называл себя «самым счастливым мальчиком на свете». А другой мальчик после долгих месяцев зондирования у психотерапевта рассказал такую историю, которую коллегия присяжных сочла невероятной.

Расследовать преступления на сексуальной почве всегда сложно. Приходится продираться сквозь слои стыда, отрицания, туманных воспоминаний, но столь запутанных случаев, как дело Сандаски, известно не много. Только представьте себе, каково приходится людям, которые обязаны найти истину во всей этой круговерти противоречий. В отношении Сандаски всегда были определенные подозрения. Но как накопить достаточно подозрений, когда жертвы радостно отправляются в KFC обедать вместе со своим мучителем?

6

Итак: об инциденте в душевой Маккири рассказал своему боссу, Джо Патерно, в субботу. На следующий день, в воскресенье, встревоженный Патерно докладывает об инциденте Тиму Кэрли и Гэри Шульцу. Они незамедлительно звонят в университетский совет и договариваются о встрече с ректором, Грэмом Спэньером. После этого Кэрли и Шульц приглашают Маккири, решив сперва сами с ним побеседовать.

Можно только гадать, о чем они думали, слушая его рассказ: «Если там и в самом деле творилось насилие, то почему ты не вмешался? Если увиденное было столь ужасно, то почему никто – включая друга вашей семьи, а он ведь врач, – не позвонил в полицию? И если тебя, Майкл Маккири, так встревожило то, что ты увидел, почему ты так долго думал, прежде чем прийти к нам?»

Разговор с Маккири мало что прояснил. И руководители учебного заведения инстинктивно выбрали – как все мы выбираем в подобных случаях – самое невинное объяснение: наверное, Джерри просто дурачился, как то ему свойственно.

Правда, после той встречи Кэрли и Шульц решили проконсультироваться с юристом. Вот как рассказывал о беседе с Гэри Шульцем Уэнделл Кортни, юрисконсульт Пенсильванского университета.

Кортни говорит, что, обдумав услышанное, сперва предположил худший сценарий. Действительно, взрослый мужчина, абсолютно голый, вечером, когда в кампусе никого нет, находится наедине с мальчиком в душе: согласитесь, это настораживает. Но потом он взвесил то, что знал о Джерри Сандаски, который «и на людях постоянно дурачится с ребятишками из “Второй мили”, своими воспитанниками», и решил, что это все объясняет[29].

Затем Гэри Шульц и его коллега Тим Кэрли встретились с Грэмом Спэньером, ректором Пенсильванского университета.

Выслушав Кэрли и Шульца, Спэньер задал им два вопроса: «Вы хорошо знаете этого человека?» и «Вы уверены, что за этим ничего больше не кроется?». Оба ответа были утвердительными. Сам Спэньер практически не общался с Сандаски. Университет нанимает тысячи специалистов, где уж со всеми лично познакомиться. И вот теперь вдруг оказывается, что одного из них – уже пенсионера – видели в душе при подозрительных обстоятельствах. Ну и как прикажете поступить?

«Я помню возникшее между нами в тот момент напряженное молчание, – позже рассказывал Спэньер. – Все мы словно бы мысленно несколько секунд чесали в затылках, раздумывая, как следует реагировать на подобного рода “дурачество”. Раньше я таких сигналов не получал ни разу».

Если бы в ту пору ректором Пенсильванского университета был Гарри Маркополос, он, разумеется, ни за что бы не расслабился и принялся немедленно расследовать инцидент. «Мужчина в душе? Вечером? Наедине с малолетним?» Человек, разглядевший аферу Мейдоффа на десять лет раньше всех прочих, моментально пришел бы к самому неутешительному выводу. «Сколько лет ребенку? Что они делали вечером в кампусе? Да еще вдобавок с этим самым Сандаски пару лет назад уже был какой-то подозрительный случай? Так-так!»

Но Грэм Спэньер – не Гарри Маркополос. Он выбрал самое вероятное объяснение – что Сандаски был тем, за кого себя выдавал. Жалел ли он впоследствии, что не задал уточняющих вопросов и не потрудился лично навести справки? Разумеется, жалел. Но следовать презумпции правдивости – не преступление. Это одна из основополагающих человеческих склонностей. Спэньер повел себя точно так же, как Альпинист и Скотт Кармайкл, как Нэт Саймонс и Тринеа Гонзар, как практически все родители гимнасток, ходивших на процедуры к Ларри Нассару. Разве отцы и матери девочек не находились тут же, в кабинете врача, когда Нассар растлевал их дочерей? Находились. Разве дети не сообщали им, что доктор как-то странно себя ведет? Сообщали. И тем не менее родители отправляли их к Ларри снова и снова. Однако во время процесса над Нассаром никому ведь даже и в голову не пришло заявить, что этим родителям, не сумевшим оградить своих детей от злодея, место в тюрьме. Мы смиряемся с тем, что статус родителя требует в принципе доверять всем людям, которых вы допускаете в окружение своего ребенка.