В начале апреля 1946 года бывший директор Третьяковской галереи (1939–1941) П. И. Лебедев, занимавший должность заведующего отделом искусства Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), обратился к Жданову с жалобой на растущую гегемонию председателя ВКИ. В частности, он обвинил Храпченко в полном контроле над газетой «Советское искусство» и журналом «Театр», откуда по поручению чиновника изымались все материалы, которые могли послужить хотя бы косвенными поводами к дискредитации не только его деятельности, но и работы всего Комитета. В. Перхин проницательно отмечал, что

власть Храпченко, как, впрочем, и всех высоких руководителей в авторитарном государстве, зависела от доверия к нему Сталина. Вкусы генсека и председателя ВКИ были во многом различны. В 1940–1942 гг. Сталин отверг одобренные Храпченко пьесы «Батум» Булгакова, «Метель» Леонова, «Иван Грозный» Толстого, не согласился с предложением дать [Сталинскую] премию Немировичу-Данченко за спектакль «Три сестры». Но он ценил организаторские способности руководителя искусства, особенно после того, как увидел их сам, когда в Большом театре шло прослушивание оркестра и хора, исполнявшего различные варианты гимна. В марте 1946 г. на пленуме ЦК ВКП(б) рассматривали вопрос «Об образовании Правительства СССР — Совета Министров СССР». Сталин оставил Храпченко на своем посту[473].

18 апреля 1946 года Жданов созвал экстренное секретное совещание по улучшению агитационно-пропагандистской работы, на котором Храпченко подвергся «проработке» за проводимую им линию в советском искусстве. Явно адресуясь к тезису Лебедева, Жданов отметил:

Мы должны организовать критику от авангарда до народа, потому что тов. Сталин говорил, что издеваются над народом, показывают графьев и князьев, просто нет заботы о народе. Кто же должен конкретизировать требования советского народа и требования партии. В этом отношении мы должны направить ведомственные газеты, которые делают критику не в интересах народа, не в интересах страны в самом широком смысле, а в интересах Храпченко и его ведомства. Кто же может исправить ведомственную установку, которая извращает дело и противоречит интересам народа? Конечно, только партийное вмешательство через свою критику, через организацию своей критики партийной в противовес ведомственной. Будет образец, эталон для того, чтобы эти газеты не погибли[474].

Очевидно, что этот и ряд далее прозвучавших упреков ставил Храпченко в уязвимое положение. Жданов расценил решения чиновника как «вредные», идущие вразрез с интересами народа, из чего впоследствии вырастут обвинения в пропаганде антипатриотических взглядов, которые приведут к погромным кампаниям 1949–1950 годов. С этого момента деятельность председателя Комитета по делам искусств была взята под особый контроль ЦК.

Вскоре последовал очередной удар по репутации «поборника искусства ради искусства». 10 июля 1946 года Еголин и Лебедев выступили в «Культуре и жизни» со статьей «О репертуаре драматических театров», ставшей своеобразным прологом к одноименному постановлению. Вся ответственность за упадок драматургии и широкое распространение «безыдейных пьес» возлагалась на Комитет по делам искусств. Храпченко попытался дать отпор чиновникам из Агитпропа, но эта попытка оказалась безуспешной[475]. Жданов ответил на просьбу чиновника о приеме отказом. Храпченко ввязался в конфликт со Ждановым, что в буквальном смысле предрешило судьбу «эстетствующего» налитпостовца в роли руководителя советского искусства. Череда постановлений 1946 года стала главным стимулом к скорейшему разрешению конфликта между Фадеевым и Храпченко. Начиная с сентября того же года векторы их репутации начнут двигаться в противоположные стороны: стремительное падение авторитета председателя ВКИ станет выгодным контекстуальным фоном для настоящего карьерного взлета вновь назначенного генсека ССП. 2 сентября 1946 года П. Лебедев опубликовал на страницах «Правды» статью «За высокую идейность советского театра», где прямо обвинил Комитет по делам искусств, работа которого якобы была организована в интересах одного лишь председателя[476]. 30 сентября 1946 года Храпченко выступил в Малом театре на общегородском собрании работников московских театров, драматургов и театральных критиков с саморазоблачительной речью, в которой признал недостатки работы Комитета и взял персональную ответственность за допущенные ошибки[477]. Вскоре критические атаки на Храпченко участятся, а главным их риторическим орудием станет тезис о несогласии председателя ВКИ с «требованиями общественности» во взглядах на пути развития советской культуры. Последним выступлением Храпченко (в должности председателя Комитета по делам искусств) в печати оказалась статья «Расцвет советского искусства», напечатанная в «Огоньке» (№ 45 (1066)) 9 ноября 1947 года. Через несколько месяцев, 26 января 1948 года, постановлением Политбюро Храпченко будет снят с занимаемой должности и, как следствие, навсегда оторван от руководства художественной жизнью[478]. С этого момента и вплоть до конца сталинского правления будет организована борьба с «наследием» Храпченко в советской культуре: 6 марта 1948 года закроется Музей нового западного искусства[479], будут запрещены восемь произведений Шостаковича (Симфонии № 6, № 8 и № 9, Концерт для фортепьяно с оркестром, «Октет», Соната № 2 для фортепьяно, «Романсы на стихи английских поэтов» и «Афоризмы»), сократится государственное дотирование театров.

Важным аспектом конфронтации оказывалась и борьба мнений Фадеева и Храпченко на пленумах Комитета по Сталинским премиям и в ходе дальнейших кулуарных обсуждений кандидатов в Политбюро. Стоит отметить, что изначально положение конкурирующих сторон в контексте работы Комитета не было одинаковым: Храпченко обладал правом на внесение корректив в списки рекомендованных кандидатур, а его мнение учитывалось в протоколах отдельной графой. Он вносил правки (с обоснованием и комментариями) и формировал проект постановления, который и обсуждался в Политбюро. (В послевоенный период будет введена практика создания специальных комиссий, контролирующих процесс формирования лауреатских списков[480].) Вместе с тем позиция Фадеева во многом задавала тон дискуссии на заседаниях в Комитете, а не только на обсуждениях внутри литературной секции. Он в большей мере мог влиять на списки кандидатов на этапе их формирования, тогда как Храпченко лишь незначительно корректировал уже итоговые документы[481]. Тем не менее экспертные заседания нередко становились фронтом этой «культурной войны»: стенограммы сохранили множество сюжетов из истории этого противостояния. Так, спор в Комитете в марте 1943 года о кандидатуре Б. Пастернака, продвигаемой Асеевым и Храпченко, или несостоявшееся выдвижение комедии Л. Леонова «Обыкновенный человек» в апреле 1946 года, подавленное авторитетом Фадеева, могут восприниматься как очередные проявления описанного конфликта уже не столько институций, сколько людей, эти институции возглавлявших.

Сталинские премии по литературе за 1941 год: Воскрешение Истории и перерождение Хозяина в Государя

Своеобразие литературного процесса первой половины 1940‐х годов в известной мере обусловлено как нетипичной организацией книгоиздания[482], так и специфической структурой писательского сообщества. Часть литераторов и критиков была мобилизована и призвана в ряды РККА или в статусе фронтовых корреспондентов[483], или и в статусе солдат и офицеров (среди них: И. Л. Альтман, А. И. Безыменский, В. Ф. Боков, М. С. Бубеннов, Б. А. Бялик, Н. Е. Вирта,