Двое налетчиков, не объясняя, что им нужно от проезжего человека, издавали лишь нечленораздельные ругательства, но настроены были при этом самым воинственным образом. Их можно было бы принять за обычных грабителей, дорожных громил, нападавших на одиноких проезжающих, но вдруг Колычев услышал:

– Сейчас мы тебе покажем, господин хороший, как длинный нос в чужие дела совать! Нос-то подрезать придется, ядреный корень! Так, с подрезанным носом, на корм рыбам тебя со скалы и спустим...

Дмитрий напрягся. Мелькнули две короткие, как вспышки, мысли: «Жаль, что нет револьвера!» и «Это – первый результат моего расследования!», и Колычев, еще не успев решить, как следует поступить, неосознанно начал защищаться.

Со всей силы ударив сапогом человека, пытавшегося взобраться в коляску, он тут же наотмашь хлестнул хлыстом по лицу того, что держал лошадь. Отпустив упряжь, бандит схватился руками за свою физиономию, на которой быстро проступил багровый рубец.

Заметив боковым зрением, что второй нападавший упал от удара навзничь и теперь барахтается в пыли, Дмитрий хлестнул лошадь. Испуганная кобыла помчалась во весь дух, нещадно подбрасывая коляску с седоком на дорожных камнях.

Оправившиеся налетчики кинулись следом, оглашая окрестности грязной руганью. Расстояние между экипажем Колычева и нападавшими было не столь уж велико, чтобы они не смогли поднажать и догнать коляску. Дмитрий нахлестывал лошадь, направляя ее к усадьбе Рахмановых, крыши которой уже показались за деревьями. И тут от ворот парка на дорогу вылетели два всадника с винтовками наперевес – это привлеченная шумом охрана Феликса вскочила на коней, чтобы разузнать, в чем там дело, и навести порядок.

– Стой, вражьи души, стой, стрелять будем! – кричали верховые, еще не понимая, что происходит, но на всякий случай передергивая на скаку затворы винтовок. Бандиты кинулись наутек.

Дмитрий, оказавшись под защитой стражников, тщетно пытался остановить лошадь – обезумевшее животное несло его в парк усадьбы. Проскакав сумасшедшим аллюром по аллеям и увидев, что вокруг родные места, а врагов уже нет и в помине, лошадь наконец остановилась.

– Ну-ну, хорошая девочка, – похлопал тяжело дышавшую лошадку по шее Колычев. – Напугалась, бедная? Ну все, все. Ты умница, ты меня от беды спасла. Пойдем в конюшню, милая, там о тебе позаботятся.

– Ваше высокоблагородие, что оно было такое? – кричали вернувшиеся стражники. – И что там за ироды по дороге бежали? Нешто лошадь ваша понесла или еще что?

– Еще что, братцы. Бандиты напали на меня на дороге.

– Ишь, видать, и впрямь ироды окаянные. Презжающих граблють, бандюги. Жаль, не споймали мы их...

– А куда же они делись, пешие, от вас, верховых? – удивился Дмитрий.

– Да со скалы в море сиганули. Не нырять же за ними! Тут, на скалах, и шею сломать недолго. Нет, ежели кто умеючи сиганет и места здешние знает, каждый камушек, и плавать сызмальства наловчился, то тому, конечно, может и повезет. А так-то, дуриком, с высоты этакой скакнуть вниз никак невозможно, ваше высокоблагородие. Уж не серчайте, но невозможно это никак... Так что не споймали мы их, не довелось.

– Митя, что случилось? – спросил вышедший на парадное крыльцо Феликс. – Я не мог понять, почему ты пронесся мимо окон и помчался по аллее в глубь парка, словно за тобой гонятся.

– И гнались-таки, ваша светлость, за его высокоблагородием, гнались, бандюги какие-то гнались! Жулье чертово! Да мы этих иродов спугнули сдуру, – влез один из стражников. – Они напужались да в море и посигали...

– Господи, это правда? – удивился Феликс. – Какие дикие нравы! И чего же они хотели? Неужели ограбить? Я сколько тут живу, ни разу не слышал, чтобы говорили о грабежах на дороге. Вроде бы места у нас спокойные, тихие, все лихие люди контрабандой промышляют и так заняты, что им не до налетов на экипажи проезжающих...

– Но может быть, им захотелось расширить квалификацию? – усмехнулся Колычев. – Впрочем, ограбить меня они не обещали и кошелек в обмен на жизнь не требовали.

– Ограбить не обещали? – переспросил Рахманов. – А что же они, черт побери, обещали в таком случае?

– Хотели отрезать мне нос, а потом сбросить меня со скалы в море.

– Что за дикости? Прямо янычары какие-то!

– Видишь ли, им не понравилось, что я сую свой длинный нос в чужие дела.

– Что ты говоришь? Так значит, кто-то недоволен твоим приватным расследованием, – догадался Феликс.

– Несомненно, – подтвердил Колычев. – Более того, из этого следует вывод, что я стою на верном пути и уже узнал нечто такое, что может представлять опасность для убийцы.

– И что же это такое? Что ты узнал? – заинтересовался Рахманов.

– Пока я и сам не понимаю. Но будем надеяться, что скоро сумею догадаться, какие из собранных мной фактов представляют случайные сведения, а какие – ключ к тайне. Слушай, Феликс, скажи-ка – а чем лучше угостить лошадь? Сахаром или черным хлебом с солью? Что лошади больше любят?

– А с чего это ты вдруг решил устраивать для лошади угощение? – строго спросил Феликс. – Еще бы банкетный стол для нее приказал накрыть. Нечего баловать мою животину. Так, глядишь, и приучится куски клянчить, а благородному животному это не к лицу. Вернее, не к морде...

– Смотри, она косит на нас глазом, – перебил князя Дмитрий. – Понимает, что речь идет о ней. Да, девочка, строгий у тебя хозяин, строгий, но ничего, мы его уломаем. Видишь ли, – продолжил он, обращаясь уже к князю, – эта лошадка сегодня мне здорово помогла. А ведь пришлось ей в трудную минуту хлыстом наддать. Не могу я спокойно себя чувствовать, если обидел кого-то из братьев наших меньших. Принесу ей что-нибудь вкусное, пусть поймет, что я прошу прощения за свой хлыст...

– Митя, ты сегодня так долго был в городе, – сказал Колычеву Феликс, когда все уже успокоились, суматоха в доме улеглась и приятели устроились на балконе пить кофе. – Я тут изнывал от тоски и волновался. И как оказалось, волновался не зря. Знаешь, сердце чуяло беду, и при этом даже нельзя было выехать из имения к тебе навстречу. Ведь у ворот торчат два остолопа! Хуже нет, чем эта несвобода. Впрочем, если бы я был волен в своих поступках, то, может быть, и сам порой с удовольствием побыл бы дома. Но только сам, по доброй воле. А так, когда я вынужден сидеть за оградой имения, как в загоне, и любоваться на фуражки поставленных у ворот часовых, на душе становится муторно... Я полдня гулял по парку и чувствую, что уже возненавидел каждый розовый куст и каждую магнолию у дорожки... А тебе удалось что-то сделать в городе? Недаром ведь на тебя напали?

– Удалось. И даже довольно много. Во-первых, завтра к тебе пожалует купец Ованесов с образцами товаров...

– Ну вот еще! На черта мне тут сдался купец Ованесов с его образцами?

– Пришлось сказать ему, что ты ввиду семейных обстоятельств жаждешь прикупить элегантный траур и только Ованесов может тебе в этом деле помочь. Он человек отзывчивый, согласился приехать сюда, в имение...