как при работе с глиной. Но тут, на мою беду, жеребенок понесся как угорелый, а мама со мной на спине рванула за ним… Я пытался прижаться к ней как родной сынок – и ногами, и руками, но она посчитала по-другому, поэтому рванула через бревна к жеребенку. Так я и не понял, как мне так повезло, но приземлился я в грязь между двумя бревнами боком, причем расстояние между бревнами было всего сантиметров 50. Старых потом все издевался во время перерывов: «Серега, может тебе на лошадке поскакать?»

В стройотряде был закон: именинник отдыхает. Седьмого августа я отдыхал, а мужики баржу разгружали – так, левый калым.

Через две недели мы втянулись в работу, а еще ходили на танцы, провожали девчонок. Однажды я проводил девчонку, а та говорит: «Подожди, молоко принесу». А вместо молока батя с вилами нарисовался – вот где тренировки по бегу пригодились, но рубаху я все равно порвал.

В самом начале была серьезная стычка с местными: мы побились немного, но потом вместе у нас отметили это дело и подружились.

За полтора месяца я заработал почти 900 рублей – большие деньги при средней зарплате по стране в 135 рублей.

Именно там и подружились с Валерой Атановым. Часто его вспоминаю с какой-то болью, перемешанной с жалостью. Большущий человек, душа-человек, всегда умел слушать, высказывал желание помочь любому, сам никогда ничего не просил. Уже больной звонил: «Сережа, извини, я на пару слов. Может, придешь, у меня бутылочка есть…» И я приходил, как грешник приходит к батюшке для очищения грехов.

Работал он оператором на телевидении, в перестройку с Вадимом Потехиным организовали фермерское хозяйство. Дела шли плохо, я помогал деньгами, но все равно все рухнуло. Потом началась безработица, болезни, операции, смерть сына – хорошего парня Вадика, который, когда работал у меня на вахте, смог в полевых условиях отремонтировать двигатель от «Витязя» (танковый двигатель). Заводчане не верили, что такое возможно.

Когда он умер, я спрашивал Димку, второго сына:

– Почему не сообщили?

– Забыли…

Димка прошел Чеченскую войну, работал у меня водителем грузовых машин, трала. Однажды гнал трал с Томска до Нефтеюганска, но потерялся. Нашелся в Омске: завис у друга, с которым воевал. Я наказал его рублем. Он возмущаться стал, когда я у отца сидел, но отец остановил: «Виноват, молчи».

Димка – хороший парень, дай бог ему прожить жизнь хорошо.

Однажды я пришел к Валере. На кухне, кроме него там сидел Паша Волков, у которого погиб сын в первую чеченскую. Он так и не нашел останки сына, хотя ездил несколько раз в Ростов, насмотрелся ужасных кадров. Еще и жена заболела.

Я принес закуску, бутылочку – как без нее поговоришь по душам? Помянули сына Паши… Но или я принес мало закуски или водки было много, но на столе остался только хлеб, а в доме появился новый гость – турок, директор рынка – и без закуски. Валера не пустил меня в магазин, достал из холодильника две палки блестящей копченой колбасы.

Выпили, и турок говорит:

– Хорошая колбаса, где покупал?

– Так это твоя колбаса. Ты же пару недель назад ее хотел выбросить, а я забрал. Плесень маслом протер, – захохотал Валерка.

Турок чуть не поперхнулся, но есть продолжил.

XVII

На третьем курсе нас лишили общежития, правда, не помню, за что, но стали жить мы на Яковлева, 41. Дом был разделен пополам: в одной половине жили мы вчетвером, а в другой – бабушка лет 80. У себя мы топили печку, а когда к ней заходили, так пар изо рта шел, была холодина вечная. Спрашиваю как-то у нее, почему не топит нормально, а она в ответ: «На холоде тело разлагается медленно, вот и живу долго». А мы топили хорошо, наверное, поэтому двоих уже нет…

Как-то раз мы пригласили девчонок и решили создать интимную обстановку. Нашли в сарае у бабушки две люминесцентные лампы и прикрепили их на боковую стену. Были у нас в гостях две Надежды – Попова и Юдина.

Началось с того, что, волнуясь перед приходом барышней, я забыл почистить внутренности курицы, и мой суп навонял прилично – пришлось его выбросить.

Но не одним же материальным жив человек, посему горевали недолго, тем более и красавицы подоспели. В общем, гуляли, разговоры вели, ухаживали за дамами при свете ламп. Время провели хорошо. Договорились встретиться на следующий день.

Потом приехал я к Надежде Юдиной, а ее родители на меня набросились: «Вы что с девчонками сделали? Обе в больнице, глаза не открываются у них!» Дня через два они стали видеть. Лампы оказались бактерицидными, но, что интересно, у нас-то не болели глаза. Наверное, когда мы на девушек смотрели, они смотрели на красоту свечения ламп.

Этот случай лишний раз подчеркивает сущность женщин: любят они все яркое и красивое, а что в итоге?

XVIII

В то время в институте было много общественных работ, такие как помощь сельскому хозяйству, субботники, участие в народных дружинах, но самыми памятными для меня стали работа в детской комнате милиции и работа с детьми из интерната, который располагался на улице Киевской. В милиции под мой контроль мне дали два двухэтажных деревянных дома в районе площади Батенькова.

В этих двух домах было двое детей: девочка лет шести и мальчик лет восьми.

Я был шокирован, когда впервые пришел к семье девочки. Я долго стучал, никто не открывал, но какой-то голос звучал. После пяти минут я толкнул дверь, и она открылась. Картина ужаснула: в комнате было раскидано все, что можно и нельзя, один ботинок с ошметками грязи стоял возле стола, на котором вместе с кусками хлеба и какими-то высохшими тарелками, обняв голову, спал мужик, женщина же валялась на полу, согнувшись калачиком. Вонь ударила в нос так сильно, что захотелось удрать… Но справа я увидел девочку, которая грызла кусок сухого хлеба. Увидев меня, она заплакала довольно громко, но как-то жалобно. Я опустился на пол рядом, не зная, что делать. Поэтому вытащил конфеты, которые всегда брал с собой, и протянул их девочке. Она взяла конфету не сразу, но когда взяла, то сунула ее с оберткой в рот, выплюнула и опять зарыдала. Я был в таком трансе, что не смог сразу понять, что ребенок в шесть лет не умел есть конфеты. Только минут через пять я догадался развернуть конфету и засунуть ей в рот. И тут произошло маленькое чудо: девочка перестала плакать, а на лице появилось нечто теплое,