— Ты... девственница? — запинаясь, пробормотал он.

Она расхохоталась.

— Heт. Уже нет.

И, прильнув к Луини, она поцеловала его с неведомой ему страстью.

Как и предсказывал падре Банделло, «Тайная вечеря» превратилась для меня в навязчивую идею. Только за субботу еще до захода солнца я четырежды побывал в трапезной, убедившись, что там никого нет. Полагаю, именно в этот день монахи общины стали называть меня падре Троттола, что означает «волчок». У них были на то основания. Каждый раз, когда кто-то из братьев натыкался на меня неподалеку от трапезной, я приставал ко всем с одним и тем же вопросом: «Кто-нибудь видел маэстро Леонардо?»

Полагаю, время моего пребывания в монастыре было не самым благоприятным для встречи с ним. Подготовка к похоронам кардинально изменила привычки горожан, в первую очередь, обитателей Санта Мария делле Грацие. Пока мы с братом Александром ломали головы над загадкой Прорицателя, остальные братья готовились к похоронам. Со времени смерти принцессы прошло уже тринадцать дней, в течение которых ее набальзамированное тело покоилось в деревянном саркофаге, выставленном в семейной часовне замка. Приглашенные на похороны бродили по территории крепости и монастыря, пытаясь узнать хоть что-нибудь о грядущей церемонии.

Среди этой суеты я чувствовал себя лишним. Но настало воскресенье, пятнадцатое января — праздник Сан Мауро. Я был благодарен Небесам за то, что рано утром меня разбудит звон колокола. Спал я плохо, беспокойно, мне снились двенадцать апостолов, которые ходили вокруг стола и по очереди болтали с Мессией. Я почти видел тайные намерения каждого, но чувствовал, что время работает против меня и я могу не успеть выведать у них все секреты. В это воскресенье донну Беатриче должны были предать земле в новом пантеоне семьи Сфорца под главным алтарем Санта Мария. Я ожидал появления на похоронах и таинственного Прорицателя, столько раз предостерегавшего нас относительно покойной.

Я направился в трапезную сразу после заутрени. Это, несомненно, было единственной возможностью уединиться. Мне хотелось еще раз погрузиться в буйство красок творения Леонардо, представляя, что тосканец не расписывал эту стену, а с точностью хирурга высвобождал из-под слоя штукатурки волшебную картину, созданную самими ангелами.

Грезя наяву, я прошел через Галерею Мертвых и направился к двери в трапезную. К моему удивлению, она была открыта настежь, и двое мужчин, которых я прежде никогда не видел, оживленно разговаривали у входа.

— Ты слышал о библиотекаре? — говорил тот, кто стоял ближе. Он был одет в красные панталоны и куртку в желтую и белую полоску. Казалось, это обрамленное золотыми локонами лицо принадлежит херувиму. Услышав, что речь идет об Александре, я накинул на голову капюшон и с рассеянным видом стал прислушиваться к разговору.

— Мне что-то рассказывал маэстро, — ответил его собеседник, смуглый, хорошо сложенный крепкий юноша с точеными чертами лица. — Говорят, что он очень нервничает. Все опасаются, что он совершит какую-нибудь глупость.

— Это неудивительно. Он уже так давно соблюдает этот проклятый пост... Я думаю, что он понемногу теряет рассудок.

— Рассудок?

— Скудное питание обычно приводит к галлюцинациям. Он панически боится, что его разоблачат и он потеряет доступ к книгам. Ты бы видел его вчера вечером. Он трясся от страха, как тростник на ветру.

Крепыш посмотрел в мою сторону. Чтобы не привлекать к себе внимание, я ускорил шаг. До меня донеслись их последние слова:

— Боится лишиться доступа к книгам? Это невозможно. Я не верю, чтобы они на это решились. Он слишком хорошо выполняет свою работу, чтобы заслужить подобное наказание...

— Так, значит, ты со мной согласен?

— Конечно. Этот пост его в конце концов убьет.

Я насторожился. Обсуждение мирянами такого интимного вопроса, как пост отца Александра, казалось кощунственным. Позднее я узнал, что человека в красных панталонах звали Салаино. Он был любимым учеником и протеже Леонардо. Смуглолицый юноша был благородного происхождения и также обучался живописи под началом Марко ди Оджоно. Оба они, как меня и предупреждал Банделло, часто пользовались ключом от трапезной. Как правило, они приходили туда для того, чтобы смешать краски или подготовить инструменты для маэстро. Но что они делали там в воскресенье, накануне похорон донны Беатриче, да еще и в праздничной одежде? Чем объяснить то, что они так непринужденно обсуждали брата Александра, более того, были так хорошо осведомлены о его привычках? И на каком основании они утверждали, что он нервничает? Заинтригованный, я направился к лестнице в библиотеку, стараясь не привлекать внимания. В моем мозгу продолжали рождаться все новые вопросы: где, черт побери, был библиотекарь вчера вечером? Неужели он и в самом деле встречался с маэстро Леонардо? И для чего? Ведь он сам откровенно критиковал маэстро! Неужели они друзья?

По спине пополз холодок. В последний раз я разговаривал с братом Александром вчера вечером. Он показывал мне манускрипты, к которым обращался Леонардо, а я пытался определить, какой из них может быть той самой закрытой книгой, которую приор видел на картах донны Беатриче. Я не заметил ни малейших изменений в его настроении. Мне было его немного жаль. Человек, который так радушно принял меня, который не отходил от меня с того самого момента, когда я переступил порог Санта Мария, был одним из немногих, кто понятия не имел о том, что на самом деле происходит в обители.

Испытывая угрызения совести, я почувствовал, что должен посвятить его в то, что мне было известно о Леонардо и его произведении.

— То, что я вам сейчас расскажу, — предостерег я его, — должно остаться между нами...

Библиотекарь удивленно на меня смотрел.

— Вы клянетесь?

— Именем Христа.

Я удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Приор считает, что мастер Леонардо скрыл тайное послание в картине на стене трапезной.

— Послание? В «Тайной вечере»?

— Он подозревает, что это некая информация, которая оскорбляет учение Святой Церкви и которую Леонардо вполне мог почерпнуть в одной из книг, которые вы ему предоставили.

— В какой? — живо поинтересовался он.

— Я думал, это вы мне сможете сказать.

— Я? Маэстро брал в нашей библиотеке много книг.

— Какие?

— Их было так много... Я не знаю. Пожалуй, его интересовала книга De secretis artis et naturae operibus[31].