На старое место Вадим аккумуляторы не поставил — так, на всякий случай, — а привязал их галстуком к стойке каркаса.

Возвратившись к люку, Вадим предложил:

— А что, если как-нибудь добраться до радиостанции и дать радиограмму?

— Зря ты отсюда не выпрыгнул, — со злостью прервал его Тимофей.

Вадим обиженно заморгал.

— Что же тут особенного?

— Ничего. Чудная твоя голова. Пока все идет нормально, а из-за твоей дурацкой радиограммы, которую ты и передать-то как следует не сумеешь, все дело прикончится. Сразу же на Землю посадят.

— А ты этого не хочешь? — спросил нетерпеливо Вадим.

— А ты?

Особого удовольствия Вадим от полета не испытывал, тем более после того, как диск чуть не нырнул в воду. Но признаться в этом не мог. Все-таки они не зря здесь остались. А вдруг опять какой-нибудь аккумулятор подведет?

Не дождавшись ответа, Тимофей спустился по лесенке — хотелось узнать направление полета. Вадим лег на живот и, опершись подбородком на холодный край люка, смотрел вниз.

Море покрылось голубоватой дымкой, и тень диска растаяла. Только сейчас Вадим убедился, как точно можно управлять этой оригинальной летающей конструкцией. Уменьшил объем — и диск пошел вниз. Отпустил стягивающие рычаги — и он сразу же взлетает вверх. Дирижабль? Как это Тимка сказал? «У жабы — жабры»?.. А если иначе: «Бывают жабы в дирижабле», или так: «Самым лучшим в мире жаб… будет этот дирижабль…» Можно и по-другому: «Мы ослабли, перезябли, пролетая в дирижабле». Чепуха. «Перезябли» — это для рифмы. Пока совсем не холодно.

— Ветер с севера! — подняв голову, крикнул Бабкин.

Приглядевшись, Вадим заметил, что бугорки волн освещались заходящим солнцем. Сильный ветер гнал «Унион» на юг. Отблески солнца на волнах ясно указывали, куда он летит.

Возникло неприятное ощущение. Ведь это первый дальний перелет после переделки диска. А вдруг откажет система управления? Вдруг он опять начнет снижаться? Надо быть готовым ко всему.

— Сколько часов ты сможешь продержаться на воде? — уныло спросил Вадим.

— Не знаю, не считал.

Вадим досадовал на себя, что до сих пор не научился плавать. Сразу же пойдет на дно как чугунная чушка. А если использовать банки от аккумуляторов и сделать из них поплавки? Нет, не выйдет. Трудно вытащить пластины. Взять коробки от приборов?.. Тоже не получится — слишком много дырок. Но что же делать? Ждать, когда летающая лепешка упадет в воду или повиснет на деревьях каких-нибудь анатолийских садов?

И все-таки Вадим не верил этому, гнал от себя тревогу — зачем же мучиться попусту? — и втайне лелеял надежду, что в «Унионе» есть двигатели и что Борис Захарович действительно сможет посадить диск на ракетодроме Набатникова.

— Зря ты меня пугал, Тимка, — начал Вадим. — Уверен, что двигатели здесь остались. Попробуем, что за ощущение реактивного полета вне самолета. А знаешь, один смельчак попробовал подняться на реактивном аппарате больше двух тысяч лет тому назад.

— Кто же это попробовал? — недоверчиво спросил Тимофей. — Выдумываешь.

— Нисколько. Был такой китайский мандарин по фамилии Ван Гу. Соорудил специальный аппарат с сорока семью ракетами и сел в него. Сорок семь прислужников должны были поджечь ракеты. Случайно произошел взрыв, и изобретатель погиб.

— При первых испытаниях всякое бывает, — мрачно заключил Тимофей и опять уставился вниз. — Вот мы, например, с молнией поближе познакомились.

— Да, да… Какая молния! — И перед глазами Вадима снова сверкнула ослепительная, раскаленная лента.

Но все же это бесполезная пиротехника. Космическая энергия, мельчайшие частицы, мчащиеся к нам из мирового пространства. Вот это силища! Частицы эти проникают всюду, даже под землей обнаруживались их следы. Они сильнее, чем гамма-лучи, пронизывающие металл. А если поднять «Унион» высоко-высоко, навстречу космическим лучам, чтобы разгадать их и заставить служить человеку, как рассказывал профессор Набатников?

Многое узнал от него Багрецов. Самое волнующее — это превращение вещества под действием космических частиц. Тимофей говорил, что раньше в диске были космические уловители Набатникова. Находились они наверху и через сложные фокусирующие устройства передавали принятую энергию в камеры, куда закладывались разные химические элементы. На Земле наблюдали за самыми ничтожными их изменениями. Вадим знал, что можно превратить один элемент в другой — например, металл литий в газ гелий, а Набатников решил заняться чудесными превращениями более стойких элементов с помощью космической энергии.

Мечтатель Багрецов представлял себе будущий, необыкновенный мир. Люди уже изучили природу невидимых частиц и овладели полностью атомной энергией. Начались чудесные превращения вещества. Интересно, что скажет Тимка?

— Да брось ты там смотреть! Иди сюда. Представь себе удивительную землю…

— Очень она мне нужна! — огрызнулся Тимофей. — Лучше опуститься на свою воду, чем на чужую землю. Больно далеко мы залетели. — Он поднялся наверх и сел возле люка.

— Ты, наверное, не слыхал, — увлеченно продолжал Вадим, — что самые прочные из всех ядер — это ядра серебра. В серебро можно будет превратить многие вещества, освободив их атомную энергию.

— Ну и что же?

— Вот и представь себе, что всюду нас будет окружать серебро: серебряные тротуары, крыши, мебель, оконные рамы, садовые скамейки, изгороди… Конечно, все это пустые прожекты. Кому нужно такое однообразие? Но есть более интересная и реальная возможность. Например, получать не только серебро, но и золото прямо с неба. Что ты скажешь?

Бабкин промолчал. Димка загнул, конечно, здорово. Но пора бы привыкнуть к его фантазерству. Всю жизнь останется чудаком.

— Вообрази себе, — взмахивая руками, продолжал Вадим, не замечая, что у Тимофея не сползает с лица скептическая усмешка. — В специальные камеры диска наливается, предположим, ртуть. Диск летит вверх на тысячу километров, где с помощью космических уловителей Набатникова ртуть превращается в золото. Ну, а потом ничего не стоит диск опустить на землю… Каково?

Опять молчит Тимофей. А ведь такая изумительная идея! Но вот он перестал иронически улыбаться, сейчас что-нибудь скажет по существу.

— Теперь я понимаю, почему тебе не везет, — ни с того ни с сего заключил Тимофей. — Всю жизнь будешь одиноким, если годам к шестидесяти, когда у тебя появятся настоящие деньги, за тебя не пойдет какая-нибудь кукла вроде…

Вадим сжал кулаки.

— Опять?

— Да что, мало ли таких? Я твою Римму и вспоминать не хочу. А только знай, что романтиков и чудаков девушки не любят. Им нужны люди поспокойнее. И рыцарство твое они презирают, и твое волнение… Ты же ничего