- Мы поссорились из-за тебя! - сказал Сашик с упреком: «Ты всю жизнь портишь мне жизнь!»

- Я же сказала «прости»…

- Из-за тебя и Андрея.

- Не из-за телесюжета?

- Это вчера. - «Вчера» Сашу уже не интересовало.

Он жил сегодняшним днем, проживая каждое мгновенье кишками, не веря ни в «после», ни в «до». Мгновенье назад он любил меня. Теперь - опять ненавидел. Он был рожден актером.

- Мы поссорились утром.

- А можно подробнее? - Я мысленно достала дневник, готовясь конспектировать каждое слово.

- Утром Яныч начал стучать к тебе в дверь. А я сказал: «Да оставь ты ее в покое. Может, у них любовь!»

Если утром он сказал это так, ясно, отчего Янис вскипел. Сашик произнес реплику раздора, выпятив грудь, расставив руки. Король Лир, намеревающийся прижать к груди меня - свою бедную дочь Корделию!

В эту секунду он был защитником моей любви. И ее же жертвой.

- Ау, масик мой! Ну какая любовь? - пожурила его я с улыбкой всепонимающей матери.

Мать и ребенок - наши давнишние роли. Я не видела смысла менять репертуар.

- Не знаю. - Сашик стал маленьким мальчиком, чья нежно любимая мать мешает ему играть в пасочки, вместо того чтоб пойти и подыскать себе, в конце концов, мужика. - Хоть какая-то! Ну должна ж ты быть с кем-нибудь счастлива.

С кем угодно - только не с Костей. Саша и не скрывал свой подтекст.

- Должно ж у вас это когда-то закончиться!

- Все закончилось, Сашик. Давно. Мы просто друзья.

- Ты так думаешь? - Он обрадовался как ребенок. И расстроился как ребенок. - Нет, Яныч сказал, что я радуюсь по-свински, потому что ревную его к тебе. И мне наплевать, что Андрей опоздает на самолет. И Андрей тебе не подходит…

- И скажи, что он был неправ, - ухмыльнулась я. - Была б твоя воля, ты б сбагрил меня и черту!

Сашик насупился. Передумал. Улыбнулся. Кивнул.

Если б на моем месте сидел Костя, мой масик отпирался б до последнего. Но, как и с Ариной, мы с ним легко принимали несовершенства друг друга. В нашем случае было просто бессмысленно лгать и пытаться быть лучше, чем есть, - ненавидеть друг друга еще больше мы б все равно не смогли.

- Может, и прав, - вздохнул Сашик. - Но, по-моему, ты не должна его слушаться.

- С чего я должна его слушаться?

- Ты всегда его слушаешь.

- Неправда.

- Да ладно… Всегда. Мы ж любим его. Нашего Котика.

- Мы не любим. Ты любишь. Я - не люблю.

- Да ладно… Если бы вы не любили друг друга, ты б давно была замужем.

- Я была замужем. Забыл? Я не создана для семейной жизни.

- Когда ты жила с нами, ты так не считала! - сказал Сашик резко, с затаенной обидой - прищемленной, как палец, угодивший меж двух дверей.

Сказал так, что мне захотелось подуть на его обиженный палец.

- Саша, когда это было?

- Это было, - сказал он упрямо.

И в чем, в чем, а в этом он был прав.

* * *

Между двумя самоубийствами «от несчастной любви»… я была счастлива. Я опять победила!

Я снова поверила: норма - для ограниченных личностей. Любовным комбинациям нету числа. Если судить по «нехорошим» пьесам, мой вариант - почти банальный! За лето после второго курса я выхлебала боль до дна и… привыкла к нашей странной любви на троих. Осенью я окончательно переехала к ним.

Я привыкла есть приготовленный Сашиком ужин, делать с ним вместе маски из глины, покупать одну упаковку краски для ресниц на двоих и утешать его после ссор с Костей… Привыкла, что Костя моет мне голову. Привыкла, что мы читаем с ним все книги вместе, обговаривая каждый абзац. Привыкла обсуждать с ним каждую мелочь своей жизни и спрашивать его совета во всем. И прятаться под его подбородком, когда мне хреново. И рассказывать Косте обо всех своих пассиях (мы называли их «Наш мальчик» - «Наш мальчик-1», «Наш мальчик-12»), и высмеивать всех. И безнаказанно целовать его - в шею, в подборок, в висок, в бровь, в макушку… И жмуриться от нежности.

Мы были неприлично идеальной семьей! Никогда - ни после, ни до, ни тем более с мужем - мое счастье не было таким тихим и теплым, таким мещански-рождественским. Я возвращалась домой, и Костя ругал меня за промокшие ноги, и грел мои замерзшие ступни, и натягивал на них шерстяные носки. Я гладила ему рубашки и пришивала к ним пуговицы. Никогда никого я не слушалась так покорно, как Костю, - он мог заставить меня наново перегладить рубаху, переписать курсовую, выбросить на помойку любую любимую вещь. Никогда никому я не прощала то, что безмятежно прощала ему. Я простила ему даже Сашика…

И где-то на дне меня, как потускневшая монетка в колодце, по-прежнему лежала уверенность - мы были созданы друг для друга. Я могла прожить с ним до скончания лет! Так или эдак. Я б нашла способ. Но в тот день, когда Костя сказал, что навсегда уезжает из Киева в Питер, мое сознание треснуло. Раскололось!

Я выжила. И опять победила. Я вышла замуж… Это было давно. Так давно, что давно не было правдой.

Аж странно, что Сашик так и не смирился со мной.

- Ты правда больше не любишь Костю? - Сейчас он ничего не играл. Он был самим собой. И я подумала, что за четырнадцать лет от Саши ничего не осталось - кроме любви. Он был одной непреходящей любовью к Косте.

- Хочешь правду, мой масик? Я плохо помню, что значит «люблю».

- То есть как?

- Мне никто не верит, но я даже в книжках пропускаю места, где написано про любовь. Мне их скучно читать.

- То есть как? - повторил он.

Он смотрел на меня голубыми глазами мягкой игрушки. Он тоже не верил. В его понимании жизнь накручивалась на слово «любовь». Вся его жизнь - оказалась любовью к Косте. Любовь была фабулой, темой, идеей. Он был типичным героем мелодрамы - «незаконнорожденной дочери Мельпомены».

«Мелодраму не зря называют пародией классицистической трагедии», - говорила нам Сфинкс.

Все в мелодраме было преувеличенно и неправдоподобно. Ее герои никогда не страдали трагическим выбором, их не мучили сомнения, не раздирали противоречия. Их позиция была однозначна. Я никогда не слыхала, чтоб Сашик горевал об уходе из театра Франко. Ни разу не поймала на крамольной мысли: а может, карьера была важнее огромной любви?

С годами он и сам стал походить на пародию - пародию на большую любовь. Все его страдания были преувеличенны, все признания неправдоподобны. Говоря о своих чувствах, он мог вдруг запеть оперную арию. И я сразу вспоминала, что мелодрама - переводится как «поющая драма» и в XVIII веке сопровождалась обязательной музыкой. Когда-то я ненавидела Сашика, теперь… мне было жалко его.