покрывавшей ее клеенки. Постучали. Никто не ответил. Мы открыли и эту дверь и невольно попятились: перед нами открылась картина, напомнившая декорации к постановке «На дне» в Художественном театре. При свете жалкой, засиженной мухами лампочки, висевшей под потолком, мы разглядели убогие нары, на которых вповалку сидели и лежали оборванные, изможденные люди. Их было в этой небольшой сырой и грязной комнате около двадцати. По-французски они не говорили.

— Арабы, — сказал водитель, сокрушенно вздохнув, когда мы вышли на улицу. И, словно угадывая наши мысли, продолжал: — Не подумайте, что это какая-нибудь ночлежка для нищих. Нет, это не нищие, и не бродяги. Это рабочие. Они все так живут — и здесь и в Париже. Им ведь платят еще меньше, чем нам, а у каждого из них большая семья, которая умирает с голоду где-нибудь в Алжире или в Марокко, и вот они посылают заработанные гроши домой, а сами... Попробуем зайти еще сюда...

Мы постучали в подслеповатое окошко, из которого сочился реденький свет. Звучный певучий голос ответил нам:

— Войдите.

Это была еще меньшая комната, набитая черноволосыми курчавыми детьми, которые сразу же уставились своими любопытными глазенками на нежданных гостей. Все они были поразительно похожи друг на друга. За ними я не сразу разглядел старших — плечистого статного мужчину с красивой седеющей головой и сгорбленную женщину, копавшуюся у дымящей печи, на которой стоял огромный жбан с каким-то варевом, рассчитанным, очевидно, на всю эту огромную семью. Мы объяснили, что заблудились в лабиринте улиц Марселя, и попросили хозяина показать нам дорогу. Он отнесся к нам с некоторой настороженностью и спросил, кто мы такие. Но стоило нам сказать, что мы из Советского Союза, как все в этой тесной каморке пошло кувырком, поднялся невообразимый гвалт, дети торжествующе завизжали, и сразу стало ясно, что нам придется остаться здесь на весь вечер, если мы не хотим смертельно обидеть этих людей.

Через пять минут мы уже беседовали как старые добрые знакомые. Мариус Порселя — так звали главу этого большого семейства — сбегал к соседу за табуретками, усадил нас у своего колченогого стола и начал забрасывать вопросами о том, как живут советские грузчики — во Франции грузчиков зовут английским словом «докеры», — что нового в Ленинграде и Одессе, как скоро советские люди построят свои знаменитые гидростанции на Волге, о которых так много говорят во Франции, как выглядит сейчас Москва. Девять сыновей и дочерей Мариуса и его жена жадно прислушивались к разговору и вздыхали: хоть бы раз, хоть бы одним глазком повидать эту удивительную Советскую страну!

Потом Порселя стал рассказывать о себе. Да, конечно, он докер. Почти все жители старого Марселя либо докеры, либо моряки. Его сыновья тоже будут докерами. Старшая дочь, Мишель, вышла замуж за докера и сама работает на кухне в столовой, где питаются докеры. Вторая дочь, Мари, чинит мешки, в которых докеры переносят грузы. Пятнадцатилетняя Анна нянчит племянника — ведь у Мишель уже родился маленький, и Мариус, черт побери, уже дедушка! Донато, Люси и Фредди ходят в школу, а трехлетний Антуан сидит дома с мамой. Удастся ли детям закончить образование? Старый грузчик вздыхает: конечно нет. Они ходят в классы, пока не научатся мало-мальски считать и писать, ну, а потом им надо самим как-то добывать кусок хлеба. Попробуйте прокормить семью из десяти ртов, если вы получаете гроши за полный рабочий день, а таких дней выпадает за месяц в лучшем случае пятнадцать-восемнадцать; в остальные дни грузчики слоняются по причалам и изнывают от тоски. Ведь работы нынче так мало!..

И Мариус рассказывает об условиях оплаты труда докеров. На ручной выгрузке и погрузке группа в одиннадцать человек должна перенести за день полтораста тонн груза — примерно по 13,6 тонны на человека. Это — норма. За каждую тонну сверх этого полагается «премия» в микроскопическом размере... На нее и коробки спичек не купишь. Воловья работа! Механизация? О, конечно, она облегчает труд. Но докеры с ненавистью смотрят на нее: ведь чем больше механизмов, тем меньше рабочих требуется, а в порту и без того сейчас около двух тысяч грузчиков вовсе сидят без работы — каждые четверо из десяти! Хорошо еще, что в 1946 году, когда коммунисты были в правительстве, профсоюзу удалось добиться некоторых гарантий для кадровых докеров: когда работы нет, им платят небольшое пособие. А каково тем, на кого эта гарантия не распространяется?..

Сгорбленная, усталая жена Мариуса, отойдя от полуразвалившейся печи, открывает окно, чтобы дым вытянуло из комнаты, потом подходит к мужу, ласковым жестом поглаживает его по натруженным плечам и горько вздыхает. «Скажи им, как было, когда вы бастовали, — тихо говорит она и еще тише, краснея, добавляет: — Это было так трудно...» Мариус насупливается: «Ну и что ж, что трудно! А что было бы, если бы мы не бастовали? Нашего брата совсем скрутили бы в бараний рог!» Мариус на мгновение задумался и начал рассказывать:

— Это было прошлой осенью... Вы, конечно, помните — тогда бастовали шахтеры. Я знаю, им живется не лучше, чем нам. И когда они оставили работу, наши ребята сказали: «Правильно! Так и надо». Но власти решили настоять на своем и не прибавили шахтерам ни гроша. Время шло. Запасы угля подходили к концу. Тогда американцы — я говорю, конечно, о богатых американцах — решили поддержать администрацию наших шахт, они начали посылать во Францию пароход за пароходом со своим углем. Судите сами, могли ли мы остаться безучастными? Кое-кто говорил: «Конечно, жалко шахтеров, но у нас у самих голодные дети, и, если есть возможность подработать на разгрузке угольных транспортов, надо это сделать». Но так говорили только самые темные и самые отсталые люди, а мы все сказали: «Нет, марсельцы не пропустят американский уголь!» И мы остановили разгрузку пароходов с углем. А тут мы еще узнали, что и в Алжире вспыхнула забастовка докеров, — вы же знаете, что в колониях нашему брату платят еще меньше, чем здесь. Хозяева начали там грузить пароходы силами штрейкбрехеров. Товарищи передали нам об этом, и мы тотчас же прекратили разгрузку тех пароходов, которые приходили из Алжира...

— Боже мой, боже мой, — почти беззвучно пробормотала жена Мариуса. — Если бы вы только знали, что тогда творилось здесь!

— А что же творилось? — откликнулся старый докер, упрямо кивнув седеющей головой. — Творились обычные вещи. Они прислали войска. Смешно! Какой из солдата докер? Команда в двадцать человек разгружала каких-нибудь тридцать пять тонн в день — в