– Благослови меня, отче, ибо я грешна, – склонила голову девушка.

– Давно ли ты была у причастия, раба Божья Мария?

– Ты желаешь меня исповедовать, святитель? – сразу поняла царская избранница. – Это ни к чему. Мне не в чем каяться. Я здорова. Я здорова ныне, была здорова во время смотрин и оставалась здорова до них. Я просто чем-то отравилась, святитель, и потому мучилась в Кремлевском тереме животом. Но все сие вскорости прошло.

– Как может отравиться тот, чью пищу пробует кравчая?

– Я не знаю, святитель. Но я здорова.

Патриарх Филарет подошел ближе и взял ее за руку. Подержал, глядя прямо в глаза, затем отступил и осенил широким крестным знамением.

– Да пребудет с тобою милость Господа нашего Иисуса Христа, раба Божья Мария. Его именем я отпускаю тебе все твои грехи. – Святитель поднял глаза и еще два раза перекрестил крыльцо. – Да пребудет с тобою милость Господа нашего раб Божий Александр, раб Божий Иван… – обратился он к хозяевам.

Затем повернулся, подошел к свите и достаточно громко сказал:

– Странно. Она выглядит вполне здоровой.

Новым утром обоз православного патриарха опять тронулся в путь и к апрелю наконец добрался до Тюмени. Святитель три дня отдыхал в просторном на диво Свято-Троицком монастыре, где строжайше наказал монахам построить наконец в святой обители церковь! И даже оставил на ее возведение вклад в полста рублей.

Затем отправился дальше, еще через неделю наконец-то добравшись до Тобольска, где торжественно провозгласил учреждение новой, Тобольской епархии, каковой надлежит нести слово Божие на земли Сибири – и далее, в новые просторы, всем обитающим в невежестве народам таинственного востока!

Там, в новой духовной столице, патриарха и его свиту застал ледоход. Путникам пришлось полные две недели ждать его окончания. А когда река очистилась, патриарх Филарет со свитой, оставив на кафедре новой епархии архиепископа Киприана, взошел на борт выстеленной коврами ладьи, тут же поднявшей алые паруса, и отправился в далекий обратный путь.

Одиннадцатого июня ладья подвалила к причалу под стенами Верхнетурья. Здесь, в Николаевском монастыре, святитель провел два дня в молитвах и отдыхе, а на третье утро снова заглянул на двор ссыльных поселенцев.

В этот раз царская избранница встретила его во дворе. Мария сидела за столом, перебирая гречневую крупу, и заметила патриарха задолго до того, как тот подошел к воротам:

– Благослови меня, святитель, ибо я грешна, – заученно произнесла девушка, встав и склонив голову.

– В прошлый раз, раба Божия, в тебе имелось куда меньше покаяния, нежели сейчас, – немного удивился патриарх.

– Я стараюсь быть смиренной, святитель, – призналась Мария. – Я говорю себе, что испытала свой глоток счастья, свой миг любви и возвышения и должна быть благодарна судьбе и не желать большего. Но порою… Порою меня охватывает гнев, горькая обида за несправедливые обвинения. В такие минуты я желаю зла… Многим… Я раскаиваюсь в этом, святитель. Я грешна и прошу искупления.

– Коли наказание свое ты несешь без преступления, то обида не является великим грехом. Трижды перед сном читай отче наш. Такой епитимии вполне достаточно. Я отпускаю тебе твои грехи, чадо. Теперь ты чиста пред Богом и людьми.

– Подожди, святитель! – вдруг спохватилась девушка, побежала в дом и вскоре вернулась с деревянной чашей, украшенной снаружи золотой спиралью и самоцветами. – Вот, святитель. Эту чашу сандалового дерева подарила мне матушка Михаила Федоровича, как своей невестке. В знак своего благословения. Но я… Я так и не стала той, кого она желала увидеть. Передай ее обратно матушке Марфе с моей благодарностью и поклоном. Я стану молиться за ее здоровье.

Мария вложила драгоценный сосуд в руки святителя, низко поклонилась и быстрым шагом ушла в дом, пряча от патриарха непрошеные слезы.

Святитель Филарет перекрестил ее спину, вернулся к свите, пожал плечами и снова удивленно произнес:

– Боярышня Хлопова выглядит совершенно здоровой!

В Верхотурье начинался ямской тракт, и потому дальше в Москву патриарх помчался стремительно, как птица, на перекладных лошадях, каковых меняли в его возке на придорожных ямах каждые тридцать верст. И уже первого августа Филарет ступил в свои патриаршие палаты в Чудовом монастыре.

Послушники, понятно, кинулись топить баню, трудники принесли уставшему с дороги первосвященнику хлеб, мед, квас и тонко нарезанную белорыбицу. А вскорости порог патриарших палат переступила и истомившаяся новой разлукой инокиня Марфа. Крепко обняла мужа, чмокнула в обе щеки:

– Наконец-то ты здесь, сердечный мой! Я в одиночестве ужо вся истосковалась. Клялся намедни более не расставаться, а сам тут же на полгода сгинул, ни весточки, ни привета!

– Разве же это «сгинул», Ксюшенька? – улыбнулся патриарх и крепко поцеловал супругу в губы. – Отлучился ненадолго. Чай, не в чужие земли катался, в свои, православные!

Обнимая жену, он отступил к столу, налил себе кваса, утолил жажду и вдруг вспомнил:

– Кстати, лебедушка моя, хочу вопрос один задать, каковой меня всю дорогу мучил. Тебе, насколько я понимаю, Мария Хлопова не по душе с самого начала была?

– Ведьма она, Филарет! – Тотчас блеснули жаром глаза монашки. – Истинно ведьма! Да еще и крамольница! Приворотом сердечко Мишино заморочила, змеюкой в семью нашу заползла. Хорошо хоть, вскрылся заговор сей вовремя…

– Она благодарность тебе прислала и поклон. Благодарность за твое благословение на брак ее и Михаила. И раз уж с семьей не сложилось, подарок твой возвращает…

Святитель Филарет взял со стола деревянную чашу с золотой спиралью и протянул жене.

– Что за чушь? – поморщилась монашка. – Не давала я этой ведьме никаких благословений! И подарков не дарила и вовсе ничего знать про нее не хочу!

– Вот и я подумал, что странно, – кивнул святитель. – На тебя сие непохоже, подарки своим недругам раздавать. Вот токмо откуда тогда взялась эта чаша? Сандаловое дерево, золото, самоцветы… Вещица дорогая, сама собой в руки боярской дочери свалиться не могла.

– Не знаю, милый. Но токмо деревяшку сию впервые вижу. Вспомни мой сердечный, у нас никогда ничего похожего даже до пострига не водилось! А уж после и подавно. Кто же в храме святом или обители христовой мисками деревянными пользоваться станет?

– Именно что так, – вернул чашу на столешницу патриарх. – Не из наших вещей. И не в твоем вкусе. Тогда откуда?

* * *

Третьего сентября первосвятитель Филарет поведал Земскому собору об утверждении новой, Тобольской митрополии и сверх того, вроде бы как вскользь, заметил:

– Будучи в Верхотурье, видел я невесту бывшую Михаила Федоровича. Девка она кровь с молоком, крепка и дородна, а сослана вроде как за хворобость, чему люд тамошний зело поражается. – Патриарх удивленно покачал головой, пригладил бороду и вдруг повысил голос: – Но пуще того позорно, что избранница царская, в семью государеву допущенная, в хоромах верхних проживавшая, в захолустье и скудости томится, ровно воровка рыночная! Как это выходит, что первая дева державы нашей чуть ли не побираться вынуждена при своем царицыном звании?! Нехорошо сие! Срам полный такому унижению! Посему прошу тебя, народ православный, приговорить ныне содержание невесте царской повысить до трех сотен рублей в год, дабы она звание свое высокое нищетой не позорила, да в Нижний Новгород ее перевести и новый сыск по крамоле ее учинить, ибо все странности сии с хворобами и пересылками прояснить желательно. Приговорили?