Опустив кувшин в воду и вытащив его, я заметил, что то же самое с огромными усилиями делает старая вдова, с которой я раньше не раз встречался. Я знал, что эта женщина живет одна, без семьи и друзей, и хотя она не бедствовала, но держать слуг ей было не по средствам. Поэтому я заговорил с ней. Я спросил ее: «Если я целый месяц стану носить воду в ваш бак и избавлю вас от необходимости делать это самой, вы заплатите мне один шекель?»

К моему великому удивлению, вдова с радостью согласилась. У нее болела спина, ныли суставы, однако не нашлось никого, кто бы стал черпать воду для нее. Итак, мы договорились.

Теперь оставалось лишь в течение того же времени заполнить баки нашего дома и дома вдовы, ибо раввин Елеазар будет недоволен, если на это уйдет часть времени, отведенного для изучения Закона Божьего.

И вот как я поступил.

Я ходил в два раза быстрее прежнего и нес в два раза больше воды. За то время, которое мне требовалось, чтобы пополнить наши запасы воды, я обеспечивал ею также и вдову.

Первое время я сильно уставал, у меня стали болеть мышцы. К тому же хромота, полученная в детстве, сначала оказалась большой помехой. Но по мере того как шли дни, мое тело привыкло к новой нагрузке, и я понял, что она не так уж тяжела.

В то время мне казалось, что Елеазар ничего не заподозрил.

Через месяц вдова заплатила мне не один шекель, а два, а когда я собирался улечься на циновке, то обнаружил на ней свежий лист папируса.

Через месяц она дала мне еще два шекеля, и я вдруг нашел на своей циновке тростниковое перо.

Прошел еще месяц, я заработал еще два шекеля, и на моей циновке появился брусок черных чернил.

Прошел третий месяц, я получил еще два шекеля, и на моей циновке лежал брусок чернил.

Я написал письмо при лунном свете и отправил на следующий день с разносчиком писем, которого я часто встречал у колодца. В тот вечер после ужина и молитв раввин Елеазар отозвал меня в сторону, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Дело касалось меня, ибо он раньше никогда так не поступал.

Он спросил: «Давид бен Иона, ты сегодня отправил письмо своему отцу?»

Я ответил: «Да, учитель», – и удивился.

«Ты считал, что я не знаю о твоем замысле? Думал, что вдова ничего не сказала мне? Что я не заметил, как натружены твои руки?»

«Да, учитель», – робко ответил я.

«Скажи мне, Давид бен Иона, как ты думаешь, кто каждый вечер клал на твою циновку папирус, перо и чернила?».

Я лишь спросил: «Раввин, вы сердитесь на меня?»

Кажется, Елеазар не ждал такого поворота в разговоре. «Сердиться на тебя? За что, Давид бен Иона, я должен сердиться на тебя, если ты единственный из всех моих учеников изо всех сил старался соблюсти пятую заповедь Господа? Ты хорошо чтишь отца и мать своих».

Теперь Елеазар опустил тяжелые руки на мои плечи, и я заметил в его глазах искреннюю любовь. «И чтобы совершить это благое дело, – сказал он, – ты не потерял ни единой минуты, отведенной для изучения Закона Моисеева».

Я продолжал таскать воду вдове и откладывал свои шекели в надежном месте. Когда мы проучились у Елеазара два, затем три года, когда мы покинули склад и переселились на верхний этаж, нам дали немного карманных денег. Мы получали их каждый месяц. К этому времени нам понадобились новые сандалии и новые плащи, так что накопить денег почти не удавалось.

Когда мы повзрослели и детство осталось позади, дружба между Саулом и мной стала даже крепче, глубже и драгоценнее. Мы спали рядом, ели и изучали Тору вместе. Я знал каждую его мысль, а он знал, о чем я думаю. У нас не было тайн друг от друга. Тем не менее люди говорили, что мы столь же непохожи, сколь день и ночь.

Когда Саулу исполнилось шестнадцать лет, он стал самым высоким учеником, он возвышался над жрецами и книжниками во время присутствия в храме. У него были широкие плечи и мускулистая грудь, его руки обладали невероятной силой. Его темно-каштановые волосы вились и были крепкими, как проволока, а борода была даже гуще и длиннее, чем у Елеазара. Многим казалось, что Саул выглядит старше своих лет.

Я же, с другой стороны, хотя и не был слабым, но отличался более хрупким телосложением. Мои руки были тонки, но жилисты, на них играли мышцы, которые я нарастил, таская воду. Тело мое было таким же – сухощавым, но крепким. Из-за этого другим казалось, будто я хилое, к тому же и хромое существо. Мои волосы были черными, чернее дна колодца, а глаза – темными. Елеазар однажды сказал, что у меня большие задумчивые глаза пророка или поэта, и он печально качал головой, будто знал то, что неизвестно мне. Волосы были длинными и вьющимися, они доходили мне до плеч. Растительность на моем лице, однако, была скудной по сравнению с бородой Саула. Я переживал, что моя борода никогда не вырастет столь великолепной.

Жена Елеазара Руфь часто называла нас своими красивыми мальчиками, и мне кажется, что она нас любила как-то особенно. Мы с Саулом никогда не разлучались. Он был шумным, смешливым, а я был тихим и замыкался в себе. Она сравнивала нас с царями Саулом и Давидом и твердила, что наступит день, когда принцессы будут соперничать, дабы привлечь к себе наше внимание.

Это смущало меня, ибо я, в отличие от Саула, посматривавшего на девушек, был так робок, что не осмеливался взглянуть хотя бы на одну из них. Когда мы утром или ближе к вечеру шли по улицам, нам часто встречались группы молодых женщин, возвращавшихся с покупками с рынка. Они улыбались нам и робко опускали глаза, но я всегда замечал, что одна из них с восхищением смотрит на Саула.

Пришло время, когда мне уже не надо было таскать воду из колодца. Я почувствовал и облегчение, и печаль, ибо, хотя мне больше не надо было выполнять унизительную работу женщины, я вместе с тем лишился источника, скромного вознаграждения.

Похоже, Саул не нуждался в деньгах и не думал о них. Он никогда не откладывал свои шекели. Я же, с другой стороны, считая, что деньги вселяют уверенность, не сомневался, что наступит день, когда я порадуюсь своей бережливости. Эта черта характера, разумеется, будет иметь прямое отношение к тому, что случится позднее. Если бы я не был наделен таким образом мышления, возможно, течение моей жизни значительно изменилось бы. И я не сидел бы в Магдале и не писал бы тебе, мой сын. Однако со мной случилось то, что случилось, и течение моей жизни приближало час, о котором я обязательно должен поведать тебе.

Однако сейчас позволь мне снова пережить те божественные дни молодости, которые я провел в Иерусалиме.

Однажды Елеазар высказался о моей бережливости. Он сказал: «Давид бен Иона, если бы я велел тебе пойти на улицу и убрать помет лошадей и ослов, ты нашел бы способ, как превратить это занятие в прибыльное дело». Он сказал это полушутя-полусерьезно.