— Но ведь я отправил Цимисхия жить в его имение. И устроить проверку просто нет возможности!

— Так верните его обратно, ваше величество. Не в Константинополь, конечно, а куда-нибудь в Халкидон. И поставьте дозорных: пусть они шпионят. Это я беру на себя. Засекут измену — сразу доложу вашему величеству.

Пьяное лицо правителя Византии просветлело от восхищения:

— Гениально, Василий! Распорядись немедленно. Мышеловка захлопнется, уличив Феофано. И тогда я смогу насладиться её позором!

Евнух уважительно поклонился.

Старая Ладога, осень 968 года

Олаф Трюгвассон, младший сын правителя Норвегии — конунга Харальда Харфагра, по прозвищу Прекрасноволосый из династии Инглингов, — был произведён на свет в 932 году. Все младенческие годы он прожил в замке матери — юной благородной Рихильды. Харальд наезжал временами. Он любил Рихильду, но дела государства ставил выше своей любви: целью его жизни было объединение всей Норвегии в мощное государство. Конунг выполнил задуманное на три четверти: под его начало собралось большинство земель, но мятежный Тронхейм на юго-востоке покоряться не стал, жил самостоятельно. С тем Прекрасноволосый и умер. Олафу тогда было восемь лет.

На престол претендовал Эйрик Кровавая Секира, отличавшийся самодурством и злобой. Но благоразумные бонды (бояре) не признали в нём нового верховного конунга, вынудили бежать из Норвегии и провозгласили своим правителем сына Прекрасноволосого — Хокона Доброго. Он сердечно отнёсся к младшему брату — Олафу — и отправил его учиться в Англию, при дворе короля Эгельстана, где учился сам. В Англии Трюгвассон и принял христианство.

Он вернулся в Норвегию образованным человеком. Поселился в замке матери Рихильды и женился вскоре на дочери шведского ярла — Торгерде. Та родила ему двух детей — мальчика и девочку, умерших во младенчестве.

В 960 году сын Эйрика Кровавой Секиры — Харальд Серый Плаш — при поддержке датского конунга сверг Хокона Доброго и убил его. Унаследовав нрав своего папаши, Серый Плащ вёл себя в Норвегии как завоеватель — отнимал и грабил усадьбы, взвинчивал поборы, совершенно разорил непокорную ему Бьярмию. Олаф Трюгвассон со своей Торгердой чудом ушёл от погони воинов Серого Плаща и бежал за море — в Старую Ладогу, к дальнему родственнику жены, торговавшему на Руси скандинавским оружием. Вскоре Торгерда родила третьего ребёнка — девочку, которую назвали Малфридой. Все боялись, что малютка не выживет и отправится в лучший из миров, вслед за старшими братом и сестрой. Но печальная участь миновала Малфриду — крошка подросла, превратившись в совершенного ангела: милое создание с круглым личиком, белыми кудряшками и небесного цвета удивительными глазами. Папа Олаф и мама Торгерда не могли нарадоваться, глядя на неё.

Весть о приезде в Новгород маленького князя Владимира с его дядей Добрыней мало взволновала норвежца. И хотя формально Старая Ладога подчинялась новгородскому вечу, всё сводилось к выплате приемлемой дани, установленной ещё Ольгой двадцать лет назад. С прежним посадником, Остромиром, Олаф поддерживал дружеские контакты. А Владимир считался хотя и дальним, но всё-таки родственником, и бояться его не было причин.

Но, в отличие от супруга, у Торгерды вдруг появилась идея, от которой у Трюгвассона заиграло воображение. Мать Малфриды сказала:

— Почему бы не выдать нашу девочку за Владимира Святославлевича? Обручить их, пока не вырастут, а затем обвенчать по христианскому обычаю?

— Но, насколько я знаю, все они, за исключением Ольги, язычники, — усомнился Олаф.

— Ну, сегодня — язычники, завтра — христиане. Дело же не в этом. Мы получим богатые земли и возможность влиять на политику Руси. Если не вернёмся в Норвегию, разве будет плохо? Если же вернёмся — зять на киевском престоле тоже не окажется лишним, правда?

— О, до киевского престола Владимиру далеко! — Трюгвассон рассмеялся.

— Не загадывай, дорогой супруг. Жизнь меняется неожиданно. Думал ли ты при дворе английского короля, что окажешься в Старой Ладоге?

«А действительно, почему бы нет? — согласился про себя сын Прекрасноволосого. — Слава Богу, я привёз из Норвегии достаточные богатства. Если будет нужно, снаряжу дружину в поддержку Владимира. Приглашу отряды из Швеции. Очень даже просто».

Чтобы всё обдумать как следует, Олаф вышел из тёплой комнаты, называемой по-русски «истбой», и прошёлся по галерее вдоль стены. Он любил размышлять на ходу, в ясную погоду дыша свежим воздухом — у бойниц крепостной стены или же спустившись на берег Волхова.

День выдался неважный: небо было сплошь затянуто облаками, сыпал мелкий дождь, ветер налетал резкими порывами. Завернувшись в плащ, эмигрант-норвежец прогулялся по сырым доскам галереи, посмотрел на реку — серую, вздыбленную и неласковую — и плотнее натянул на голову шапку, чтобы ветер не сорвал её неожиданным ударом; нет ничего глупее вида человека, догоняющего собственную шляпу, сброшенную ветром... «Что ж, Торгерда права, — думал Олаф. — Я ничем не рискую, но могу, в случае удачи, выиграть многое».

Возвратившись в клеть, Трюгвассон сочинил послание, написав его по-норвежски руническими буквами на куске пергамента. Вот оно:

«Князю Великого Новгорода Владимиру, сыну Святослава, Рюриковичу, и посаднику Великого Новгорода Добрыне, сыну Мала, Нискиничу, от конунга Хордаланна норвежского в изгнании Олафа Трюгвассона, сына Харальда Харфагра Прекрасноволосого из рода Инглингов, поклон.

Рад поздравить вас как с прибытием в Новгородскую землю, так и с утверждением вас на вече, а тем более, мы приходимся друг другу дальней роднёй — через род супруги Торгерды.

Мы желали бы нанести вам визит и обговорить ряд вопросов, представляющих интерес как для нас, так и для вас, а возможно, для будущего всей Великой Руси. Не соблаговолите ли принять нас в ближайшие две недели? Ждём ответа через посыльного, вам доставившего это письмо. Я не знаю ни глаголицы, ни кириллицы, но найду, кто бы мог прочесть.

С пожеланием здоровья и процветания, Олаф.

Старая Ладога, года 968 от Рождества Христова, месяца октября, 17 дня».

Киев, осень 968 года

Жизнь есть жизнь, и гречанка Анастасия постепенно начала привыкать к своему положению. Ярополк ей не докучал: приходил в одрину раз в десять дней, иногда даже просто так — рядом полежать и пообниматься. Он вообще был довольно вял, мнителен, болезнен, часто вызывал Жеривола — получал от него лекарства, натирался мазями и поэтому периодически пах — то барсучьим жиром, то древесным дёгтем. В каждом ухе у Ярополка было заткнуто по тряпице, смоченной в каком-нибудь снадобье. Он боялся сквозняков, мылся в бане редко, не любил холодных закусок