Сыноположение стяжах,

Восточныя церкви веру держах.

Не обыкох с неучеными играти,

Ни обыклости нрава их стяжати.

Бедою многою изнемогох,

И никто ми помогох,

Точию един бог,

А не народ мног.

Писах на еретиков много слогов,

Того ради приях много болезненых налогов.

Писанием моим мнози обличишася,

А на меня, аки на еретика, ополчишася,

Отревая мя от святаго писания,

То было мне от них воздаяния:

Яко еретика мя осудили

И злости свои на мя вооружили.

Зрите наши злыя нравы,

Будите душами своими здравы.

Но и рабы мои быша мне сопостаты,

Разрушили души моей полаты.

Крепость и ограждение отъяша

И оклеветание на мя совещаша.

Злы бо их зело беззаконныя злобы,

Творили на мя смертныя гробы,

Зло бо быша их порода,

Аки аспидскаго рода.

Пущали на мя свои яды,

Творили изменныя ряды,

Вопче на мя приносили

И злочестием меня обносили.

Владыка господи! Ты им суди

И с ними мя разсуди,

Ты веси мое чювство,

Ты зриши их буйство.

Хлебы мои же вскормиша,

И благость моя на зло их обратиша.

Слава быша в руце господня

Краше сладчайшаго крина.

Проклято рабское господьство,

Скоро и отменно бо его коварьство!

Не сыпте злата пред свиниами,[115]

Да не осквернят своими ногами.

От раб приях многи налоги,

Сотворили на мя злыя прилоги.

Не помянули Христова слова,

И не избегнул аз от них злаго лова.

Они не боятся небеснаго бога,

Иже всем дает добра многа.

Словеса их верна, аки паучина,

И злоба их — злая паучина.

Аз бых един над ними,

Над изменники своими,

Господином им поставлен

И от бога паче их прославлен.

Но быша ми зелныя врази

И осквернили клятвою душевныя прази

Ради чесовыя своей воли,

Хотяше отбегнути господьския неволи.

Они бо, яко стрелу, на господина своего мерят.

Дивно о тех, которыя им верят.

Иван Катырев-Ростовский

Начало виршем, мятежным вещем

Сих же разумом прочитаем

И слагателя книги сея потом уразумеваем.

Изложение бысть сия летописна книга

О похожении чюдовскаго мниха[116],

Понеже бо он бысть убогий чернец

И возложил на ся царский венец,

Царство великие России возмутил

И диадиму царскую на плещах своих носил.

Есть бо то во очию нашею дивно,

Предложим писанием, чтоб во веки незабытно.

И наши приклады в книги сей имаем,

И того в забытии не оставляем.

Тогда бо мятежные времена были,

И славные роды отечества своего отступили.

Мы же сему бывшему делу писание предлагаем

И предидущий род воспоминанием удивляем.

По сем предние строки углядаем

И трудолюбца дела сего познаваем.

Есть же книги сей слагатай

Сын предиреченнаго князя Михаила[117] роду Ростовскаго сходатай,

Понеже бо он сам сие существенно видел

И иные его вещи от изящных безприкладно слышед.

Елико чего изыскал,

Толико сего и написал,

Всяк бо что разумевает

И дела толикие вещи не забывает.

Сие писание в конец прейти едва возмогох

И в труде своем никоея ползы обретох.[118]

Федор Шелешпанский

Послание князю Семиону Ивановичу

Горе небеснаго Иерусалима вселения желателно,

От дел познаваему несумненно о сем упователю.

Сему дерзнух в скорби моей достизати,

По благоданному дару могущему в бедах утешати.

От благоразумия твоего насладитися хощу,

Да сег<о> ради христоподобныя любве твоея ищу.

Авраамля дела слышу боголюбиве творима тобою,[119]

Ревнуя тому, свершение покажи ми образ собою.

Юж<е> имееши в недрех милования гостинницу,

Мою душу с телом приими в сию яко странницу.

От благих боголюбиваго душевнаго ти дому ухлеби мя,

Еже имаши и вино словом божиим разтвореное, сим напои мя[120].

Мое же к тебе благодарение противу воздарение,

У вышняго царя милости о твоем здравии прошение.

К сему ж<е> прочее начну ти о моем скорбном пребывании поведати,

Но не достигает от многия печати язык мой потонку изглаголати.

Яж<е> попущением божиим грех ради моих случиша ми ся,

Зело от великих напастей и умныя ми детель умалишася.

Юже имех от бога дарованнаго ми разума красоту,

Сего ми оземствование[121] мое нынешнее явило тщету.

Есть убо сие мое настоящее к тебе беседование,

Многою скорбию изообилуемо и слезами текущее.

И аще яко ж<е> и прежде боголюбивый разум в тебе содержится,

О мне твое благородие, иешцую, умилится.

Нищетою убо разума и в потребных зело содержит есмь,

Увы, и не помышляю, яко и не таков едва кто есть.

И есть ли благовнимателный ти слух милосердие приклониши,

Вины, о ней же ти дерзнух писати, внятелне послушаеши.

Аще и зело грубо за скудость уме вещаю,

Но благолепная твоя разумения к милости поощряю.

О них же сам пострада и искушен был еси,

В тем и нам напаствованным пособствовати мощен еси.

Ибо аз слышах тя прежде скорбная претерпевша,

Честь же достоинства твоег<о> всех, разумеваю, не погубивша.

Юж<е> по печалней тризне терпения мзду приял еси,

Философиею божия помощи мню сию стяжал еси.

Добрыя сея твоея и мы желаем получити.

Корень и верх всех добродетелей есть и глаголется любов,

Аще сея свершен рачител<ь> явишися не будеши во благих убог.

Шествия твоя права по добродетелному ти пути слышу[122],

Ея ж<е> стези и аз всегда усердно обрести мышлю.

Лепо ти благочестиве и своиствено такову милостиву быти,

Еж<е> и о нас, безутешных, братолюбие попечение имети.

Щуяя части, тоя ради добродетели Христос избавит тя,

Покоя ж<е> и веселия с праведными в десных сподобит тя.

Аще без пестроты добрыя детели совершиши,

Деть без возбранения