— …И коль уж вы начали зарываться, то позвольте напомнить, что агент Йозеф Мюллер, имевший неосторожность слыть моим однофамильцем, проходил по вашему ведомству. Его непосредственно вел ваш сотрудник Кнохен. И именно через этого Йозефа, — «гестаповский мюллер» не стал лишний раз упоминать его фамилии, — адмирал Канарис осуществлял связь с высшими иерархами и чиновниками Ватикана, которые, в свою очередь, имели прямой выход на английского королевского посланника в Ватикане сэра Осборна, чье сотрудничество с английской разведкой не требует никаких доказательств. Вы согласны со всем сказанным? Или же опять последуют какие-то возражения?

— Не со всем, но в основном — да. Нет смысла отрицать то, что уже общеизвестно, — помрачнел Шелленберг.

— Тогда, может быть, стоит напомнить вам о том майском, сорокового года, разговоре, который состоялся у меня и у вас с начальником РСХА Гейдрихом. Который прямо приказал вам расследовать дело агента Йозефа Мюллера и провести первый, пусть пока еще неформальный, допрос адмирала Канариса.

— Гейдрих действительно просил меня поговорить с адмиралом…

— Гейдрих не признавал и даже не ведал такого способа общения с подчиненными — «просить». Он приказал вам, Шелленберг, вплотную заняться этим делом, — жестко парировал шеф гестапо. — И я поддержал его в этом решении. Теперь вижу, что мы с Гейдрихом ошиблись в выборе. Вам нельзя было поручать расследование дела Канариса, Вальтер. Вы сделали все возможное, чтобы увести его из-под удара.

— Подобных попыток я не предпринимал, — неуверенно ответил бригадефюрер. Шелленбергу было крайне неприятно то, что Мюллер начал углубляться в события трехлетней давности, о которых сам он давно хотел забыть.

— Предпринимали, Вальтер, предпринимали. Причем это еще не самый странный и страшный для вас вывод, к которому неминуемо можно прийти, глядя на то, как вы нападаете на старого добряка Мюллера. И, что самое странное, нападаете по совершенно пустячному поводу, — неожиданно мягко, с покровительской отцовской улыбкой на устах, произнес шеф гестапо, — когда добряк Мюллер всего лишь поинтересовался вашим мнением об адмирале Канарисе. Несерьезно это, Вальтер.

— Как вы уже поняли, свое мнение о Канарисе я высказал, — слегка стушевался шеф разведки СД, удивляясь еще и тому, что в кои веки Мюллер вспомнил его имя и теперь не устает повторять его.

— А меня сейчас не интересует ваше мнение, — помахал у него перед лицом своим коротким, загрубевшим крестьянским пальцем обер-гестаповец рейха. — Меня, Шелленберг, интересуют те самые мемуары, или дневники адмирала Канариса, о которых вы, похоже, проговорились.

И вот тут Вальтер впервые за время сегодняшнего общения с «гестаповским мельником» по-настоящему струсил. Бригадефюрер знал, какие головы, и при каких чинах-должностях, ложатся сейчас, в связи с покушением на Гитлера, на плаху гестаповской тюрьмы Плетцензее, а посему не чувствовал себя защищенным от гестапо даже под крылом всесильного шефа Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннера. Весьма ненадежным, кстати, крылом.

— Наверное, вы неправильно меня поняли, господин группенфюрер, — едва сдерживая дрожь в голосе, проговорил Шелленберг. — Мне ничего не известно о каких-то там дневниках, или мемуарах адмирала Канариса.

— О дневниках, именно о дневниках, — с непосредственностью простолюдина подергивал себя двумя пальцами за кончики ноздрей шеф гестапо, — которые сейчас очень заинтересовали бы всех, включая фюрера.

* * *

Только теперь Шелленберг вспомнил, что еще во время ареста одного из ближайших соратников Канариса, абверовского генерала Остера, вдруг всплыл вопрос о неких секретных дневниковых записях, к которым якобы пристрастился шеф военной разведки и контрразведки рейха.

Информацию о ходе следствия по делу Остера гестапо хранило очень тщательно, поэтому даже в стены разведки СД не проникли сведения о том, кто первым упомянул об этих дневниках Канариса.[29]И вообще упоминал ли кто-либо. Возможно, сведения о них следователю гестапо действительно удалось вырвать из уст самого генерала Остера, а возможно, они всплыли из иного источника или же появились в виде предположения. Но Шелленбергу было прекрасно известно, как, не имея пока что «доступа к душе и телу» самого главы военной разведки, гестаповцы пытали подчиненного ему генерала в надежде заполучить хоть какие-то сведения об адмиральских мемуарных упражнениях.

— Сам-то я, как вы знаете, вообще не любитель чтения, — наваливался тем временем на него обер-гестаповец, словно айсберг — на утлую лодчонку рыбака, демонстрируя явное нежелание воспринимать его благородное неведение, — а уж тем более — чтения чьих-либо дневниковых стенаний. Но ведь кому, как не вам, — оскалил он желтизну своих полуразрушенных зубов, — шефу разведки СД, знать, какой благодатный материал ждет нас на скромных страничках адмиральских откровений.

— Мне действительно ничего не известно о дневниках адмирала, — как можно жестче произнес Шелленберг, полагая, что именно в его жесткости Мюллер постарается узреть искренность. И был оскорбительно поражен, когда в ответ услышал:

— Вы слишком молоды[30]и простодушны, Шелленберг, чтобы лгать старому доброму дядюшке Мюллеру.

Несколько секунд бригадефюрер колебался между вулканическим извержением гнева человека, которому официально плюнули в лицо, и наивным стремлением убедить обер-гестаповца рейха в своем искреннем неведении, покорив его при этом своим спокойствием и кротостью. Однако эти его колебания Мюллер пережидал, уже стоя у окна, спиной к нему, мерно покачиваясь на носках своих новеньких, до блеска надраенных сапог.

— Мой ответ вам уже известен, господин группенфюрер, — избрал Шелленберг нечто усредненное между гневом и кротостью, хотя и понимал, что за оскорбительное подозрение, за «плевок в лицо», извиняться перед ним не станут. — Мне никогда не приходилось слышать от адмирала ни о каких его дневниках, ни о каких записках.

— Печальна и неубедительна ваша исповедь, Шелленберг. Создается впечатление, что как шеф разведки СД вы ничего не почерпнули и даже ничего не пытались почерпнуть из бесед с Канарисом.

— Как и он — из бесед со мной, — иронично парировал Шелленберг. — Или такое объяснение вами тоже не воспринимается?

— С трудом.

— К тому же, — не стал придираться к этому замечанию Шелленберг, — мне трудно представить себе, чтобы шеф абвера хранил у себя некие дневниковые записи, которые касались бы его преступных связей с иностранными разведками или с заговорщиками, покушавшимися на фюрера.