— Я поняла, Виктор Антонович. Мое место возле параши.

— Грубишь?.. Да, вторую ногу… спасибо, маленькая… Твое место на том уровне, который тебе позволили занять.

— Вы решили меня закрыть?

— Зачем же! Твоя фирма приносит радость многим уважаемым людям. Дело, которому ты посвятила жизнь, пусть и попахивает мертвечиной, зато объединяет властную и финансовую элиты и в целом укрепляет стабильность в государстве.

Эвглена Теодоровна закончила массаж стоп и спросила:

— Кто ваш король, Виктор Антонович?

Он молча встал, взял с туалетного столика помаду и написал на экране монитора: «Служба ЗК».

Сразу стер.

— Не поняла, — честно призналась она.

— Вот и хорошо, что не поняла, — сказал он. Наличие в комнате монитора слежения наконец удостоилось его внимания. — О, новая игрушка?

На экране была видна палата. В изрядно искаженном виде, но целиком. Саврасов карабкался на унитаз, снимал бриджи… Неживой гоготнул.

— Да ты извращенка! Что решила насчет списка?

— Ка… Какого списка?

— Опять включила «дурочку»? — поморщился гость. — ВСЕГО списка. Нам нужны твои клиенты.

— Кто мне подсунул «жучков»? Вы, Виктор Антонович?

— Это вам, людям, чтобы узнать, нужно подслушать, — сказал он с гримасой, похожей на улыбку. — Мне нужно только захотеть узнать. Ты не ответила, моя сладкая.

— Я же не могу… — взмолилась она. — Это же как врачебная тайна… как тайна исповеди… Это непорядочно, это уже не бизнес…

— Ну, загнула! Не сходи с ума, девочка, ты не бизнесом занимаешься. Ты преступница.

— Я себя уважать перестану, — простонала она в отчаянии.

— Зато жива останешься, дура.

Несколько мгновений молчали.

— Все-таки — нет, — сказала Эвглена Теодоровна, приняв решение.

— Не поняла ты меня, не поняла… — Неживой покачал головой, — а жаль… не зря тебе дали такой псевдоним — Купчиха…

— Люди завистливы и малокультурны.

— Так и я о том же… Давай-ка опять навестим твою мясницкую. Поприветствуем твоего супруга… А вот это мы категорически исключим. — Он загасил монитор и вынул из разъема шнур, ведущий к телекамере. — Хорошая у тебя игрушка, Эвочка, но из меня плохой актер…

Гость собрал свою одежду с ковра (получился большой ком), отдернул портьеру и открыл дверь в больничный коридор, — не одеваясь.

— Вы что, прямо так пойдете? — ужаснулась она.

— Да какая разница. Все свои. Там и облачусь, чего зря время терять.

Он пошел к палате.

Она кое-как влезла в белье, в шелковый халат и побежала следом.

41.

Я слышу тяжелое шлепанье босых ног, идущее от будуара. Я вижу здоровенного голого мужика, выходящего из коридора. В первое мгновение мелькает безумная надежда: любовник «сорвался», оглушил Эвглену, пошел выяснять, что тут у нее творится… Облом. Очередной облом.

Узнаю Неживого Виктора Антоныча. Его видок меня не удивляет, я здесь отучился удивляться. Прямой опасности не чувствую, а значит его появление — это не повод слезать с горшка.

Он словно мысли мои подслушал:

— Сидите, сидите, — этак небрежно. Озирается и бросает ком с одеждой… мне на кровать!

Он отлично сложен, качественнее, чем я в мои лучшие годы. Широкий, но при этом плоский, — как парадная дверь в особняке. Его бы на операционный стол под зайчиками — вот девочки бы порадовались такому роскошному куску плоти… Необычный цвет кожи, правда, притормаживает эстетические восторги. Ноль загара — ладно. Человек не то чтобы бледный или, там, бело-розовый; нет, он как будто стеклянный, как мертвый. В тон волосам на голове… Впрочем, здоровенная сарделька, болтавшаяся между ног и устрашившая бы любого античного ваятеля, не оставляет сомнений в том, что мужик жив и готов к бою.

Хорошо, что его главный калибр находится в выключенном состоянии, а то даже я бы, наверное, смутился.

Зацепившись взглядом за Алика Егорова, возле койки которого стоит выключенная «искусственная почка», Неживой непроизвольно морщится. Конечно, для полноценного «аккорда» не годится, понимаю я. Речь, помнится, о десятках контейнеров шла… А кто годится? Лучше об этом не думать…

— Не плачь, парень, — участливо говорит Неживой. — Люди на гемодиализе живут по пять-шесть лет. Зафиксирован даже случай, когда пациентка прожила двенадцать лет. Мало того — ребенка в такой ситуации родила!

— Я уже свое… отрожал… — выдает ему Алик.

Гость от души смеется. Тут и Эвглена прилетает, завязывая на ходу поясок халата.

— Вам не холодно, Виктор Антоныч? — спрашивает она с намеком.

Тот не слышит вопрос. Продолжая смеяться, он показывает Эвглене на обгрызенные руки музыканта:

— Вот об этом я тебе и толковал, дурища-бабища!

— Я бы попросила…

— Тихо, тихо, я бы тоже попросил. Оставь нас, пожалуйста, с твоим мужем наедине. Поговорим, так сказать, тет-а-тет. Как мужчина с мужчиной.

Я уже справил нужду, уже подтерся, уже вернул штаны на место. Самое время возвращаться. Торжественно сползаю с трона…

И вдруг Виктор Антоныч портит воздух. Получается у него так громко и так неожиданно, что мы все застываем, застигнутые врасплох. Немая сцена.

Он радуется, как дитя:

— А здорово я пернул, да? Здорово пернул? — оглядывает всех искрящимися глазами. — Эвочка, ну ты скажи, тебе понравилось?

— В вас все прекрасно, вы же знаете.

— Прямо как Чехову Антону Палычу, царствие ему небесное… Ну и выброс! Господин Саврасов, вы, как художник, не можете этого не оценить!

Теперь он смотрит на меня. Ждет. Взгляд его из-под жутких нависающих бровей неподвижен и гнетущ. Маленькие глаза — как пуговицы. Ох, что за мутный человек… Надо бы ответить, так ведь вляпаешься сдуру…

— Это была музыка… — отчетливо произносит студент Гнесинки. — Трубы Судного Дня…

Неживой подходит к его койке.

— Какие трубы, любезнейший?

— Ваш духовой инструмент достоин этого места… чистое «фа», которое вы произвели… как и ваша нагота… что естественно — то не всегда прекрасно, но всегда понятно… вот почему нагота сатира естественна в своем уродстве…

Ну, Долби-Дэн! Ну, дал! Мало того, что отвлек внимание от моей персоны, так еще и врезал — наотмашь. Гость поиграл скулами.

— Сатир, говоришь? Ты пока еще не в Аду, малыш.

— Там мы тоже встретимся.

— Непременно. Я тебя сам найду… — Неживой разворачивается к Эвглене. — Насчет заказов, кстати, вопрос решен. Сегодня вечером к тебе приедут… за игрушками. И завтра. И так дальше — каждый день. Что конкретно нужно и к какому времени, я не помню, тебе сообщат… — Он многозначительно посмотрел на музыканта. — Я не вмешиваюсь в твою работу, Эвочка, но у тебя есть прекрасные образцы, с которых можно начинать. Сознание — отдельно, тело — отдельно. Идеальная чистота.