У Жирковых был собственный одноэтажный домик с большим садом. Еще по пути к нему мы заметили бесцельно разгуливающего то в одну, то в другую сторону его старшего брата. Вскоре он зашёл в комнату: небритый, мрачного вида, тоже рыжий, похожий на своего младшего брата. Мы знали, он служил на флоте и болен шизофренией. На наши приветствия ответил мрачным, ненавидящим взглядом и вышёл из комнаты. «Он в последнее время стал агрессивным, — пожаловался Жирков, — надо его опять положить в психбольницу. А как ваш дядя?» — спросил Жирков. «Почему так много сумасшедших?» — спросил брат, когда мы вышли от Жиркова. «Наверное, мы просто вращаемся среди них! — предположил я. — Как говорит наша мама: — Мишигины гензен — мишигинэ гривэн! (сумасшедшие гуси — сумасшедшие шкварки)!». — «Ты думаешь, мы тоже?» — спросил брат. «Нет, мы, конечно, не так „двинемся“, как мама. Каждый сходит с ума по-своему! Но Жирков уже приступил — стал высыхать!». По поведению мамы в последующие дни можно было понять, что идея «новой счастливой жизни» с мужем, без вмешательства детей, ею полностью овладела. Она постоянно повторяла папе при нас, как бы обращаясь к нашей совести: «Послушай, почему мы должны жить только ради детей?! Хватит уже отдавать свои силы им, пора нам на заслуженном отдыхе пожить одним!». — «Люся, что ты говоришь, такое?! Разве дети нам мешают?!» — не понимал папа и, конечно, боялся, что все силы, не использованные на нас, мама посвятит ему. Он добавлял торжественно: «Пусть наши враги живут без детей!». — «Дети тоже бывают разные!» — объясняла ему мама, косясь на «детей». Вскоре и родственники поняли причину того, почему мама нервничает, и стали нам советовать дать папе и маме пожить без нашего вмешательства, возможно, тогда всё наладится, семейная жизнь — вещь непростая! Папа поначалу очень противился этому, и чувствовалось, не хотел попробовать еще и без нас. Но затем он стал покорным судьбе! И когда мы с Мариком предложили ему пожить с мамой одному, а мы уедем куда-нибудь, возможно, действительно, мы её раздражаем, сказал: «Куда вы?! Что вы?! Куда вы можете уехать?! — заволновался папа, а затем добавил: — Хотя я уже не знаю, что нужно!».

Мы с Мариком занялись поиском денег на дорогу. Ехать решили в Душанбе: не надо зимней одежды, тепло, подальше от родственников — больше пяти тысяч километров. Правда, большое расстояние определяло большую цену билетов. Меня выручил троюродный племянник по отцовской линии, он учился на втором курсе техникума и был на три года младше меня. Мама объявила нас похожими: у обоих были большие уши, оба худые, и самое главное — оба евреи! По его студенческому билету можно купить за пол цены билет на поезд, такое право даёт студенческий билет. Вова был не жадным, и без лишних разговоров отдал мне свой студенческий билет: «Потом пришлёшь», — сказал он. Жаль, что и для Марика не нашлось троюродного брата или племянника — похожих на него цыган! Поэтому нам не хватило на билет Марику — 35 рублей, а билет и стоил 35 рублей. Ещё нам хотелось иметь рублей 50 для последующей жизни в Душанбе.

Папа сумел занять у уборщицы школы 20 рублей, а мы с Мариком мечтали «остальное» занять у нового сожителя тёти Раи. Он считался не бедным, и за такую веселую тётю мог бы и заплатить. «Ладно, — пообещал он нам, когда мы в присутствии Раи его спросили, — завтра будут деньги!». Мы пообещали вернуть через месяц, как только устроимся в Душанбе. Узнав от нас о предстоящем получении с него денег, мама сказала: «Не будьте дураками, Раечка не даст ему это сделать! Она на вас наговорит!». Так было или не так, но на следующий день и в последующие за ним «кредитор» куда-то запропастился. Брату удалось занять недостающие деньги у племянницы Раисы Ефимовны, сорокалетней толстушки, которую, как оказалось, он довольно близко узнал ещё задолго до армии, где-то в 16 лет! А я, дурак, и не подозревал, что она годится для таких дел! «Был слегка пьян», — пояснил брат и слегка смутился от своей неразборчивости. «Да нет, ничего страшного!» — успокоил я его и рассказал историю, как мы с Геной разрабатывали план действий с сорокалетней прачкой с огромным задом, который она беспечно оставила нам на обзор, наклонившись над корытом с бельём, совершая бесстыжие движения: вверх-вниз, взад-вперед — натирая бельё о стиральную доску! Гена её даже по заду одобрительно погладил, за что был «обматерён» обладательницей большого зада! Прачка, как оказалось, в дом приходит не глупостями с сопляками заниматься! Все эти незначительные события были в прошлом, а сейчас было не до задов.

Наступил день отъезда, мама сварила нам в дорогу 10 крутых яиц, поджарила котлет, а для меня в баночку положила ею сделанные в этот раз тефтели. Марик это тут же отметил: «Вот вам штапель, вот вам тюль! Вот вам яйца, вот вам!..». На кухне мама мне сказала: «Я всё же мама! Ты будешь меня вспоминать! Живи своим умом, Марика не слушай, и папочку не слушай! Если будет вам писать и наговаривать вам на меня — не слушай его! Если бы не он, так вы бы ко мне лучше относились! Если тебе будет плохо и ты мне напишешь — я мать, я приеду к тебе, не к Марику, а к тебе, слышишь?! Марику только ничего не говори! Мы снимем комнату и будем жить одни. Не страшно, мы проживём, лишь бы вы мне „этого“ не делали! Я сама с удовольствием уеду! Я чувствую, что с папой всё равно не смогу жить, он мне не простит, что я всю жизнь отдала вам! Я рада, что вы уезжаете, он вам здесь не даст жить, вы его не знаете, он очень злой человек! Тебе испечь в дорогу печенье? Будешь кушать печенье?!» — громко спросила она меня, когда папа зашёл на кухню. «Сделай, Люся, конечно, испеки! — сказал папа. — Оно им пригодится! — и поцеловал маму. — Ну, ты молодец, так быстро всё приготовила!». — «Иди, иди! Подхалим! — рассмеялась криво мама. — Я сама знаю, что им сделать!». Я вышел из кухни с тревожным чувством, оставив там родителей. На следующий день, в выходной, мы с братом сели в автобус «Вокзал — Гришковцы». Автобус был полупустой. Глядя из окна автобуса, я видел скучающих, медленно идущих по тротуарам редких пешеходов. Пустой бульвар, пустые дороги. Вот проезжаем мимо кинотеатра им. Фрунзе, там же рядом дом предателя Мазепы — героя украинского народа. Там стайки ребят и девушек, среди них замечаю свою прежнюю поклонницу Юлю. Кому теперь, интересно, она пишет письма? Но это уже ко мне не имеет никакого отношения. Я знаю, что в последний раз проезжаю по этому конвейеру жизни. Я уезжаю в неизвестное будущее: завтра, послезавтра и в последующие дни я не приду к себе домой. Мой дом — поезд, а дальше я себе свой дом не представляю.

На прощанье мама мне многозначительно напомнила: «Будь здоров и, как я тебе сказала…». Папа поцеловал меня и Марика и заплакал. Мама на него насмешливо посмотрела. «Поехали, сионский мудрец», — сказал мне, с черной иронией, брат. Мы заскочили в уже тронувшийся поезд…

Душанбе нас встретил мокрым снегом, шляпы быстро им наполнились, суконные пальто промокли и стали тяжёлыми, 20 рублей в кармане также ограничивали наши возможности. Знакомство с городом решили начать с трёх старушек-сестёр, которые якобы хотели обменяться квартирой и уехать в Бердичев к родственникам. Быстро нашли одноэтажный домик барачного типа недалеко от центра на тихой улочке рядом с тюрьмой. Дверь раскрылась после нашего звонка на размер внутренней цепочки, и любопытная старушечья мордочка, слегка протиснувшись в образовавшуюся дверную щель, нас подозрительно-перепугано разглядывала. Она оказалась ниже уровня дверной цепочки, поэтому мы не сразу её обнаружили. «Мы из Бердичева, по поводу обмена, от вашей племянницы Рот», — объявили мы. Тут же к первой мордочке присоединилось ещё две, на том же уровне дверной цепочки, и после непродолжительного совещания внутри дверь, наконец, открылась, представив нам на выбор трёх горбатеньких невест. Мы уже знали от невропатолога Рот, что три сестры никогда не были замужем. Они все были на вид между 55-ю и 60-ю годами, возможно, и тройняшки. А где возьмёшь таких же горбатых мужчин-тройняшек? Нас они восприняли, очевидно, как ещё годящихся в женихи мужчин, т. к. сильно смутились и разбежались по своим комнатам, пригласив нас войти. А затем стали постепенно выползать из своих укрытий и спросили, не отведаем ли мы чая. Мы были готовы и на большее, кроме секса, что, вероятно, было по нам видно, и они добавили вяло: не хотим ли селёдочки. Мы охотно согласились и на селёдку. Она вскоре и появилась к чаю, но не в большом количестве, и поэтому тут же исчезла со стола. Мы её быстро проглотили вместе со всем хлебом на столе! А дальше ничего не оставалось, как попить чайку. Селёдка не была предназначена для аппетита, хотя наш аппетит и усилила. «Больше в доме ничего нет», — объявили сёстры. Промелькнуло в голове одно из отцовских военных воспоминаний: «Всё Герман забрал!» — отвечали нашим бойцам в украинских сёлах на вопрос «Есть ли что поесть?». Пришлось согреваться горячими повествованиями о прекрасной нашей квартире в прекрасном городе Бердичеве и о самом городке: о его древней культуре; цивилизации; красивом ландшафте с Лысой горой и рекой Гнилопять. Там они смогут летом резвиться в камышах и прятаться от приставаний назойливых и любвеобильных украинцев! Старушки возбудились, размечтались, но, как и положено серьёзным женщинам, сказали, что им надо серьёзно подумать, прежде чем решиться на такой шаг — отправиться в Бердичев! Их квартира барачного типа была не лучше нашей бердичевской, но мы её не критиковали, чтобы продлить наш визит. За окном валил мокрый снег, и наружу не хотелось, мы, впрочем, и не знали куда. Но ничего не помогло, старушки оказались не какими-то легкомысленными пустышками, а скромными и серьёзными женщинами, и не захотели рисковать, раз уж до сих пор не рискнули и сохранили свою целомудренность. И через часа два нам было застенчиво объявлено, что они не могут преодолеть свою природную скромность, и нас — двух мужчин — оставить у себя на ночлег. Хотя было ещё только два часа дня, но они уже о ночи думали! Мы заверили, что их очень хорошо понимаем и на их месте, вероятно, поступили бы точно так же. Старушки любезно предложили, что до наступления первых признаков темноты мы можем ещё остаться и погреться, возможно, за это время снег утихнет. Поблагодарив за кров, еду и содержательное времяпрепровождение с такими интересными женщинами, мы раскланялись и вышли в «открытый космос», не зная ещё толком, куда идти. Других женщин у нас, к сожалению, в Душанбе не было, а эти, единственные, нас отвергли! Были ещё родственники: двоюродная сестра мамы и двоюродный её брат, но мы решили, что снег валит, и мы ещё, как снег, обрушимся на голову, и родственники просто такой снежной лавины не выдержат. Решили искать дешёвую гостиницу. В центре города мы увидели гостиницу под названием «Вахш». Все названия, да ещё не по-русски, и даже не на родном украинском, звучали странно. Старики в чалмах, женщины, несущие на головах всякую утварь, создавали романтическую, но холодную картину зимнего Востока и доказывали неправоту Дарвина, что обезьяна превратилась в человека, взяв орудие труда в руку. Оказывается, можно и головой трудиться, как таджички. Вокруг было много тюбетеек, тоже на головах. Заснеженные горы виднелись не так далеко. Были и белые люди, несущие в руках, по Дарвину, авоськи, зонты и торопящиеся кто куда. Мы зашли в гостиницу, где толпилось много приезжих, все хотели в номера, а их не хватало, и поэтому стояли таблички у окошек: «мест нет». Толпа шумела, возмущалась — никто не хотел на улицу. Изучив расценки за ночлег, поняли, что мы не в самой дешёвой гостинице.