– А ты, как ты…

– Я испытываю глубокое уважение к природе, – сухо прервал его Максим. – Но ни на грош не верю в эту теорию и думаю, что секта опасна. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как я покинул Детей Гайи, и я никоим образом не стану препятствовать ее уничтожению, если ты видишь проблему в этом.

Задетый за живое, Борис помотал головой:

– Я не вижу никакой проблемы в том, что ты поневоле попал в эту секту. Мне просто хочется знать, с кем я работаю, вот и все. Это дело явно связано с Детьми Гайи, и вполне нормально, что я навел кое-какие справки.

– Теперь ты все знаешь, – бросил Максим.

– Принято к сведению, – ответил второй, подумав про себя: как бы не так.

Поколебавшись, он решил не упоминать, что девичья фамилия его матери, Саже, такая же, как и у бывшего руководителя следственной бригады. Простое совпадение или все намного сложнее? Но, вспомнив о приступе Максима во время их визита во владения Детей Гайи, Павловски подумал, что вполне может отложить этот разговор на потом.

Он протянул руку и настроил автомагнитолу на непрерывную новостную волну, потом прибавил громкость, чтобы радио заглушило рокот мотора.

Его напарник с облегчением выдохнул: допрос окончен.

Серый пейзаж за окном окончательно утратил краски. Горы вдали вспарывали горизонт резными пиками, а холмистые пастбища, казавшиеся еще более унылыми под однотонным небом, растянулись на несколько десятков километров, а потом уступили место городской застройке.

На въезде в Женеву над местом слияния двух рек, Роны и Арва, возвышался психиатрический центр «Сен-Жан». Если смотреть с дороги, два потока двух совершенно разных оттенков зеленого – тот, что слева, был изумрудным и ярким, а другой, справа, отдавал коричневым – смешивались, как краски на палитре художника.

Здание впечатляло своими размерами, а еще суровым обветшалым видом. Максим спросил себя, почему большинство психиатрических лечебниц производят мрачное, угнетающее впечатление, которое, с его точки зрения, прямо противоречит принципам хорошего самочувствия пациентов – лиц с ослабленной психикой.

Уже на подъезде напарники поняли, что лес, окружавший заведение, на самом деле приусадебный парк, пересеченный покрытой гравием аллеей, огибающей здание.

На въезде дорогу им преградили автоматизированные ворота из кованого металла. Слева в маленькой сторожке, сложенной из старых серых камней, обретался молодой парень-охранник, намного больше поглощенный тем, что происходило на экране у него над головой, чем ситуацией снаружи.

Максим дважды нажал на клаксон, и охранник засуетился. Надел каскетку с козырьком, похожую на те, что носит морская жандармерия, и пошел навстречу дознавателям.

– Время посещений закончилось; сожалею, но вам придется вернуться завтра, – проговорил он, пока Максим опускал стекло.

Тот достал из внутреннего кармана удостоверение и помахал им перед носом привратника.

– Мы из французской жандармерии, приехали переговорить с директором, – заявил он не допускающим возражений тоном.

– Э-э-э… с директрисой, вы хотите сказать? – пролепетал сторож, явно под впечатлением.

– Именно. Мы довольно долго до вас добирались, и было бы очень любезно с вашей стороны позволить нам побыстрее отправиться обратно.

– О’кей, все понял, уже открываю.

Створки ворот неожиданно распахнулись, и машина медленно двинулась по аллее ко входу.

Гравий скрипел под колесами автомобиля, и, прежде чем Максим закрыл окно, в салон проник знакомый лесной запах. Перед внутренним взором вспыхнули обрывки детских воспоминаний. Он снова увидел себя почти голым в сумеречном лесу – он лежит на перегное в позе эмбриона, чтобы сохранить то малое тепло, что выделяло его тело. Так происходило раз в неделю. Они постились весь день и спали под открытым небом в чем мать родила; только детям разрешалось оставить на себе белье. Таким образом адепты секты воздавали должное природе, а значит, Богу.

Он потряс головой, чтобы отогнать ненужные мысли. Не то чтобы именно эти воспоминания были плохими – если он что и любил, то именно тесное общение с природой, – но все остальное, что вращалось вокруг тех моментов, представляло собой чистый кошмар.

– С тобой все в порядке? – спросил Борис, нарушив молчание.

– Да-да, не беспокойся, – тихо ответил Максим.

Младший лейтенант Павловски нахмурился и вышел из машины. Поднял глаза, любуясь скульптурами по обеим сторонам фронтона: маленькие каменные ангелы словно наблюдали за главным входом.

Слева за стойкой информации сидела женщина с азиатскими чертами лица – ее миндалевидные глаза были затенены экстравагантными очками. Она сразу окликнула их.

– Здравствуйте, господа, чем могу помочь? К сожалению, посещения уже…

– Мы здесь не для этого, – прервал ее Максим. – Мы приехали поговорить с вашей директрисой.

Дежурная на несколько секунд замерла, и Борис воспользовался этим, чтобы вмешаться в разговор.

– Мы из французской жандармерии, – уточнил он, хлопая своей карточкой по стеклянной стойке.

Молодая женщина и глазом не моргнула, просто сняла трубку со стоящего рядом телефона. Когда через несколько секунд ожидания на том конце провода ответили, она сказала:

– Мадам Дюванель, тут два жандарма желают вас видеть.

И повесила трубку.

– Госпожа директриса будет здесь через несколько секунд, соблаговолите подождать.

Она поправила очки и вперила глаза в столешницу, больше не обращая внимания на посетителей.

Максим обернулся, думая увидеть кресла, но заметил, что в приемном покое нет никакой мебели, кроме стойки информации.

Коридор длиной в несколько метров вел к стеклянной раздвижной автоматической двери – единственному хрупкому, полупрозрачному заслону, отделявшему мир тех, кто пребывает в здравом уме, от мира пациентов психиатрической клиники.

Не прошло и минуты, как перед напарниками предстала мадам Дюванель. Она была в строгой черной юбке и пышной блузке, такой же ослепительно-белоснежной, как и ее улыбка, демонстрирующая идеальные зубы. Тонкое лицо с правильными чертами и очень сдержанным макияжем делало ее моложе, что не вполне соответствовало должности, но эбеновые глаза и длинные прямые каштановые волосы восстанавливали равновесие, придавая ей суровый вид. Хотя красота – понятие субъективное, Максим нашел ее красивой и элегантной и сказал себе, что немногие мужчины остались бы равнодушными. Начиная с Бориса, который первым протянул ей руку, а его чуть согнувшиеся колени указывали на то, что он готов подчиниться ее власти.

– Следуйте за мной, – бросила она нейтральным тоном, не предвещающим особого успеха их визиту.

Каблуки директрисы цокали по плиткам бесчисленных коридоров, по которым они шли к ее кабинету. Множество раз ей пришлось открывать тамбуры магнитной картой.

Максим обшаривал взглядом эту продезинфицированную белизну, напоминавшую ему о сеансах психиатра. Поначалу он представлял себе уютный кабинет с располагающей обстановкой и удобным диваном, но их еженедельные встречи проходили в больнице Анси, в психиатрическом отделении, где дежурила его врач. Здесь стоял