Помолвку для наших американских голубков мы с Леной Синицыной организовали по просьбе Мейбел. Великий князь Константин Николаевич, расщедрившись, предоставил для этого дела свой дворец, присовокупив, что «штабс-капитан Гвардейского Флотского экипажа господин Домбровский как-никак мой офицер!» В качестве подарка он пообещал позаботиться об угощении и оркестре.

Но изначальный замысел пришлось несколько откорректировать, когда в Питер как снег на голову свалились родители невесты из самой что ни на есть Джорджии – той, которая на юге САСШ. Тогда мы, чтобы их не смущать, решили устроить не помолвку российского образца, а самую ординарную американскую engagement party, то есть все то же самое, но без русских ритуалов. Ничего, мстительно подумал я, венчание-то будет наше, русское, православное…

Единственное, кого из приглашенных не было, к моему удивлению (если, конечно, не считать тех, кто находился в Крыму либо Свеаборге и приехать не мог просто по времени) – это Лизы Бирюковой и Феди Филонова. Конечно, я заметил, что Лиза, услышав про приглашение, помрачнела, но все же обещала прийти. Ну и ладно, не хочет, так и не надо, была бы честь предложена.

За обедом нас с Леной, как посаженых отца и мать жениха, посадили, извините за каламбур, рядом с родителями Мейбел. Лена с Мередит сразу же зачирикали о своем, о девичьем. А Джон, сначала сидевший с весьма недовольным лицом, поинтересовался, что за форма на женихе и за что он получил награды. При словах, что жених – штабс-капитан, что он награжден за храбрость и что Георгиевский крест – самая почетная боевая награда русской армии, лицо его прояснилось, и он пробормотал: «А я-то думал, что он – всего-навсего репортер».

Оказалось, что отец Мейбел тоже успел повоевать – в Мексике, в составе полка «Пальметто» из Южной Каролины, откуда была родом его матушка, и что он тоже награжден медалью, но как он сказал: «Медаль „Пальметто“ давали всем, а не то чтобы я как-либо отличился». После этого он стал намного более приязненно смотреть на жениха.

А потом вдруг открылись двери, и вошли… император и императрица собственной персоной. Царь извинился, что пришел так поздно, и пошутил:

– Надеюсь, не прогоните?

– Нальем штрафную, – пошутил кто-то из наших, но его быстро одернули. А Николай сделал вид, что не расслышал несколько вольную шутку.

Начались танцы, и оркестр вдруг заиграл новомодный в этом сезоне «Севастопольский вальс». Сначала в танце закружили Ник и Мейбел, потом к ним присоединилась августейшая пара. Оказалось, что императрица танцевала во второй раз за долгие годы, получив особое разрешение от Леночки. Потом с невестой потанцевал император – краем глаза я заметил, как старый ловелас с вожделением поглядывал на красавицу Мейбел – после чего, сославшись на дела, императорская чета ушла, но с лица Мередит еще долго не сходило изумление.

Но часов в семь праздник закончился – у родителей невесты завтра рано утром уходил пароход в Копенгаген.

8 (20) октября 1854 года.

Петербург, Зимний дворец

Генерал-майор Гвардейского Флотского экипажа

Березин Андрей Борисович, советник Министерства иностранных дел Российской империи

Обстановка в этом зале была намного более роскошной, чем там, где мы обычно встречались с императором во время наших рабочих завтраков, обедов и ужинов. Белоснежная скатерть на заставленном яствами столе, обитые красным бархатом резные позолоченные стулья, мраморные стены, картины в тяжелых золотых рамах, по крайней мере в одной из которых мне почудился Рембрандт, а в другой – кто-то из итальянского Ренессанса. Сразу после нас в зал вошел император, а с ним тот человек, на которого у нас были большие планы – Наполеон Жозеф Шарль Поль Бонапарт, известный еще как принц Плон-Плон. Невысокий, чуть полноватый, но лицом очень похожий на своего великого дядю, и с умными и цепкими глазами.

Мы поклонились, а император сказал, обращаясь к Плон-Плону:

– Ваше императорское высочество, хочу познакомить вас с генерал-адъютантом Василием Перовским, моим министром иностранных дел, и с генералом Андреем Березиным, его советником.

Плон-Плон пожал нам руки с поклоном, сказав Перовскому, что наслышан о нем и почтет за честь познакомиться с таким известным человеком. А потом посмотрел на меня внимательно, но сказал лишь про un grand plaisir de faire v tre connaissance – «огромное удовольствие завязать с вами знакомство».

Ужин был великолепен – Плон-Плон потом заметил, что так вкусно он не ел даже во Франции. Впрочем, я полагаю, что если он и кривил душой, то самую малость – я успел побывать пару раз в трехзвездочных французских ресторанах, но так, как здесь и сегодня, я не питался никогда. Каждое блюдо было симфонией вкусов, каждое вино как нельзя лучше подходило к блюду, к которому оно подавалось… На столе были вина из Франции, Германии, Италии… Вот только Крыма не было вовсе; тамошнее виноделие пока еще находилось в зачаточном состоянии.

За обедом, «бойцы вспоминали минувшие дни» – Перовский рассказал про свое участие в Бородинском сражении, плен и путешествие под конвоем до самого Парижа. Потом Василий Алексеевич поведал о своем недавнем походе на Хиву. Император же расспрашивал Плон-Плона про Крым, а я был тем самым Васькой, который «слушал, да ел». Принц время от времени бросал на меня заинтересованные взгляды, но я был величиной неопределенной, про генерала Березина здесь не слышал никто, или почти никто, и что я собой представлял, Наполеон-Жозеф явно не знал.

Потом подали кофе, а не чай, который обычно предпочитал император, а к нему – воздушные пирожные и неплохой французский коньяк. И тут император вдруг сказал:

– Ваше императорское высочество, вы не будете против, если я оставлю вас в компании моих генералов?

– Конечно, нет, ваше императорское величество, – улыбнулся Плон-Плон. – Сочту за честь пообщаться с двумя храбрыми русскими военачальниками.

Когда Николай вышел, я предложил:

– Ваше императорское высочество, не хотели бы вы попробовать русского коньяка?

– Не отказался бы, мой генерал. Никогда в жизни не пробовал напитка, сделанного из винограда, выращенного в вашей северной стране.

– Тогда давайте пройдем в соседнюю гостиную, там нам будет более удобно беседовать и дегустировать этот божественный напиток.

Я велел лакеям принести туда рюмки для коньяка, нарезанный лимон и шоколад, а сам пошел к себе и взял одну из бутылок, которые я вез в подарок своему знакомому в Венесуэлу. Тот, побывав в России, пристрастился к хорошему армянскому коньяку, и я решил подарить ему пару бутылок самого лучшего. В магазине, куда я заскочил перед отходом, была всего одна бутылка двадцатилетнего «Наири» и одна пятнадцатилетнего «Васпуракана». Я купил обе, а теперь решил пожертвовать «Васпураканом» ради нашей встречи. Тем более что Плон-Плон мне откровенно нравился – хоть я с ним практически и не разговаривал, но из того, что я услышал, он показался мне умным, проницательным и практически лишенным сословных предрассудков, что в данном времени было скорее редкостью, хотя это касалось в определенной мере и Василия Андреевича.