Приведём это замечательное стихотворение, получившее столь восторженный отклик:

Слова Константина Аксакова Толстой оценил как самую высокую похвалу. На коронационных торжествах он был приятно удивлён, что в Москве его хорошо знают как поэта и часто совсем незнакомые люди обращаются к нему с вопросом: не он ли автор того или иного стихотворения?

Вступление на престол Александра II было воспринято как начало эпохи обновления России. Фёдор Иванович Тютчев охарактеризовал эти дни словом «оттепель», и его bon mot[42] стало широко популярным. (Впоследствии его повторил Илья Эренбург применительно к хрущёвскому времени.) В те дни новый царь произнёс перед московским дворянством речь, и центральным пунктом её стали слова о необходимости отменить крепостное право «сверху», а не ждать, пока оно само собой будет отменено «снизу»; эти слова сразу же стали знаменитыми и передавались из уст в уста. Все ожидали грядущих реформ.

У Алексея Константиновича Толстого впервые возникло желание занять какую-нибудь официальную должность «во имя благого дела». Он обмолвился об этом в разговоре с Анной Фёдоровной Тютчевой, дочерью поэта, игравшей при дворе, как фрейлина императрицы, заметную роль. Но произошло именно то, к чему А. К. Толстой совершенно не стремился. Царь назначил его делопроизводителем «Секретного комитета о раскольниках»[43]. В письме Софье Андреевне Миллер от 25 октября 1856 года он сетовал: «Сколько уже раз моя жизнь шла не в ту сторону, сейчас её ещё раз повернули самым жестоким, самым мучительным для меня образом. Император, не поговорив со мной, не спросив, хочу я и могу ли, объявил, что возлагает на меня обязанности, самые для меня неприятные и для которых у меня ничего нет из тех данных, какие здесь нужны: имеются в виду дела раскольников. Напрасно я возражал и без всяких обиняков говорил ему, что я не чиновник, а поэт, ничто не помогло».

Понятно, что этот комитет был создан как репрессивный орган. Государственные власти уже почти двести лет пытались искоренить раскол, но оказались бессильными. Старообрядческие скиты разорялись, но за большие взятки вновь возникали. Обе стороны не вызывали сочувствия у А. К. Толстого. Он вновь ощущал себя не на своём месте. Уже 1 декабря следующего года он писал Софье Андреевне Миллер:

«…Чем ближе я всматриваюсь в дело Комитета, тем сильнее я чувствую, что моя совесть смущена, и тем яснее я вижу, откладывая всякие соображения в сторону, что я не создан для такой службы. Несмотря на это, я не могу всё это оставить, прежде чем во всё вполне окунуться, чтобы иметь право удалиться, вполне зная, в чём дело. Это — такое дело, в котором не видишь ясно дороги, по которой следует идти. Мне невозможно выразиться понятнее в письме. Но в этом случае я не согласен с самим собою, и Бог знает, достигну ли я этого примирения!..

Если бы, например, меня употребили на дело освобождения крестьян, я бы шёл своей дорогой, с чистою и ясною совестью, даже если бы пришлось идти против всех. Но в этом деле, в котором я нахожусь, — совсем не то, и не могли сделать худшего выбора.

Бог со всем этим, что будет, то будет!.»

К счастью, через полгода Толстому удалось уволиться с неприятной должности.

Во время коронационных торжеств была объявлена амнистия. Декабристам было разрешено вернуться из Сибири в Европейскую Россию. Но из лежащего на его столе списка Александр II собственноручно вычеркнул Тараса Григорьевича Шевченко. Это вызывало недоумение, поскольку мало кто знал истинную причину неприязни царского семейства к поэту и художнику, судьбе которого можно было только сочувствовать.

Шевченко с самого начала был легендарной личностью; из крепостного пастушка вырос великий поэт и замечательный живописец. Своим освобождением от крепостных уз он был обязан Брюллову и Жуковскому, раздобывшим крупную сумму денег для выкупа его. На Украине на Шевченко смотрели как на народную гордость, и постепенно он стал символом украинского национализма. Поэт был арестован в 1847 году за участие в Кирилло-Мефодиевском обществе. Хотя оно было просветительским, но по сути ставило целью оторвать Украину от России. Надо сказать, что участники Кирилло-Мефодиевского общества не понесли серьёзного наказания. Шевченко стал исключением. Он был определён рядовым в отдельный Оренбургский корпус со строжайшим запрещением «писать и рисовать». Дело в том, что и Николай I, и его сын Александр II не могли простить Шевченко оскорбительных слов в адрес императрицы — жены и матери — из широко ходившей по рукам в списках сатиры «Сон». Она — «убожество с трясущейся головою», «высохший опёнок». Конечно, чувства и Николая I — внимательного мужа и семьянина, и Александра II — почтительного сына вполне можно понять. Как бы то ни было, участь Шевченко волновала очень многих в Северной столице.

Первым подал голос о «прощении» украинского поэта знаменитый художник и медальер Фёдор Петрович Толстой. Но даже президент Академии художеств великая княгиня Мария Павловна сочла этот демарш безумием. Однако племянник Ф. П. Толстого оказался более успешным. Именно Алексею Константиновичу Толстому Шевченко был обязан освобождением от солдатчины и возвращением в Петербург в 1858 году. В литературных кругах благоприятную перемену судьбы Тараса Шевченко объясняли исключительно тем, что А. К. Толстой продолжал оставаться любимцем Александра II.

Писатель Даниил Мордовцев в своих воспоминаниях о «батьке Тарасе» рассказывает, что он пришёл однажды к историку Николаю Ивановичу Костомарову, некогда арестованному вместе с Шевченко по делу Кирилло-Мефодиевского общества, и застал того в большой тревоге. Шевченко уже три дня не появлялся, и у Костомарова возникала мысль, не угодил ли он вновь в Петропавловскую крепость. Волнение рассеял неожиданно появившийся сам Шевченко, объяснивший столь долгое своё отсутствие. «Застукали меня проклятые паны Жемчужниковы да этот граф Алексей Толстой… Заманили, как козла на капусту, на украинские вареники, да и продержали у Толстого под стражей целых три дня, пока не сбежал — туда им сто болячек»[44]. Вспомним, как Алексей Константинович Толстой любил повторять, что он — украинец.