Мне говорили, что Татбери «смотрит на поля», но там нет полей, а лишь топи и болота. Когда они оттаяли, то начали испускать смертоносные испарения, а жестокий ветер приносит их сюда, отравляя воздух снаружи, как отхожие места отравляют его внутри. Моя одежда провоняла, словно я искупалась в загнившем омуте.

Замок строго охраняется, начиная от единственной крутой тропы, ведущей от деревни внизу, и заканчивая укрепленными воротами, так что у меня нет никакой возможности поддерживать переписку с кем-либо, кроме Елизаветы. Я снова и снова прошу ее приехать и лично побеседовать со мной или же освободить меня, чтобы я могла поискать счастья в другом месте. Но ее ответы по-прежнему уклончивы. О, сколько мне еще терпеть это?

Я не знаю ничего о том, что творится в Шотландии и как поживают мои сторонники. Мне ничего не известно о судьбе Босуэлла. Я не знаю о том, что происходит на континенте, что делают мои родственники во Франции и отреагировал ли Филипп на провокации англичан. Иными словами, меня держат в темнице!

Я разработала шифр для Норфолка. Испанский посол значится под цифрой «30». Я – это «40», Нортумберленд – «20», а Уэстморленд – «10». Мне стоило больших усилий связаться с ними. Они не могут присылать мне письма, а я могу отправлять послания лишь в тех случаях, когда мой верный лорд Хэррис или недавно прибывший Джон Лесли, епископ Росса, отвозят письма для Елизаветы. Тогда они могут тайно вывозить мои послания для других адресатов. Но иногда их обыскивают, и трудно придумать укромное место, до которого еще не додумались мои противники. Говорят, что Фрэнсис Уолсингем, верный человек Сесила, повсюду имеет своих шпионов. Он маячит за их спиной как тень, и в конечном счете именно его я должна перехитрить, когда отправляю послания на волю.

Как бы это позабавило Екатерину Медичи! Она презрительно относилась к моим попыткам детских интриг во Франции. Но как тщедушному человеку, который поневоле учится рубить дрова, чтобы развести костер, мне приходится постигать все эти вещи, о которых я предпочитала бы не знать.

Лесли говорит, что события развиваются и Норфолк собирает верных людей. Я должна что-то сделать, чтобы укрепить его решимость. Разумеется, у меня нет никакого желания выйти за него, но дело не в этом. Я должна быть свободной, чтобы заключить брак с ним, а когда я окажусь на свободе, у меня появится выбор. Нужно подать прошение папе римскому на расторжение моего брака с Босуэллом, чтобы казаться искренней. Правда, это бессмысленно, так как я не выходила за Босуэлла по католическому обряду. Но не важно, если это будет выглядеть убедительно. Это даст мне возможность открыто переписываться с Босуэллом и поговорить с ним хотя бы на расстоянии…

Теперь у меня появился священник, который назвался сэром Джоном Мортоном и ведет себя как джентльмен. Граф Шрусбери не одобряет этого, но предпочитает закрывать глаза, что очень любезно с его стороны. После отъезда Ноллиса они оставили попытки обратить меня в свою веру и больше не присылают англиканских священников. Присутствие Мортона и возможность исповедовать свою религию, пусть даже втайне, укрепили мою волю.

На этом я вынуждена остановиться. У меня ноют пальцы. После приезда сюда у меня стали распухать суставы, и пальцы почти не гнутся. Врач говорит, что это ревматизм, но мне всего лишь двадцать шесть лет!»

Мария отложила перо и закрыла чернильницу. Чернила в ней загустели от холода. Потом она закрыла дневник, надела на него фальшивую обложку собственного изготовления, выглядевшую как счетная книга, и положила в стопку других счетных книг.

Она преклонила колени перед распятием, любезно присланным леди Дуглас из Лохлевена, и вознесла молитву.

«Отец небесный, – прошептала она. – Пожалуйста, смилуйся надо мной. Ты не будешь вечно гневаться на меня. В Священном Писании сказано: «Не пребудет Его гнев вовеки, ибо милосердие угодно Ему». Я знаю, Ты иногда требуешь страдания… может быть, Ты хочешь этого, а не гнева и наказания? Когда-то давно, во Франции, кардинал говорил, что страдание иногда бывает необходимо ради самого страдания. Но я не понимала этого; я была юной и счастливой. Что же он говорил? Кажется, что страдание учит нас покорности. Покажи мне, что я должна сделать, и я буду покорна Твоей воле».

Мария встала и поняла, что ее колени тоже распухли и ноют от напряжения. Ревматизм дошел и до них. Она невольно задрожала от страха. «Неужели Бог хочет покарать меня не только духовно, но и телесно?» – в панике подумала она.

Она вышла из комнаты и направилась в длинный зал, одновременно служивший столовой и гостиной, с деревянной перегородкой, делившей комнату пополам. В каждой половине имелся отдельный камин, но этого явно не хватало для нормального отопления. Бесс уже сидела на скамье рядом с огнем, накинув на плечи большую теплую шаль. Увидев Марию, она подняла голову и улыбнулась.

Уже около трех недель Мария помогала Бесс с покрывалами и вышивкой для ее нового особняка в Чатсуорте. Бесс унаследовала дом от своего второго мужа Уильяма Кавендиша, отца целого выводка ее детей, и приводила его в порядок без помощи нынешнего мужа, которого пренебрежительно называла Джорджем. Но она с детским энтузиазмом советовалась с Марией относительно всего, что касалось домашней обстановки и современных вкусов, так как Мария жила во всех великих замках Франции и видела фрески в Фонтенбло, мраморные колонны в Сен-Жермен-ан-Ле, картины Приматиччо в замке Дианы де Пуатье в Шенонсо и буфеты с тайными отделениями в Блуа. К ее восторгу, Мария послала за своими альбомами с образцами вышивки по последней французской моде – вернее, той, которая считалась новейшей в 1560 году. Там были «Героические эмблемы» Клода Парадена и «Природа и разнообразие рыб» Пьера Белона. В альбомах имелись красивые эмблемы, сказочные сюжеты и ксилографические изображения диковинных животных, которые можно было приспособить для вышивки. Бесс недостаточно хорошо владела французским, чтобы понимать сопроводительный текст, поэтому она полагалась на Марию.

Сейчас Бесс расправила квадратный кусок ткани, над которым работала.

– Я начала «Разбитое зеркало»! – радостно воскликнула она.

Мария улыбнулась. Быстрые успехи Бесс впечатляли ее; она работала над вышивкой с таким же упоением, как делала все остальное.

– Превосходно! – похвалила Мария. – Это будет чудесный подарок сэру Уильяму!

– Ах, если бы он только мог видеть его, – вздохнула Бесс и провела по вышивке квадратными пальцами.

– Но он видит, мадам, – возразила Мария. – Он смотрит на нас сверху.

– Хм… Да, конечно, но… – Бесс склонилась над декоративной панелью, которую они с Марией придумали в честь сэра Уильяма, завещавшего своей вдове поместье Чатсуорт. Несмотря на то что с тех пор вдова еще трижды выходила замуж, композиция была исполнена безутешной скорби. Слезы струились в бассейн с негашеной известью, окруженный девизом: «Угасший огонь живет в слезах» – разумеется, на латыни, для большего достоинства. Рисунок поместили в рамку с другими символами скорби: перчатка (символ верности), разрезанная пополам, переплетенные шнуры, рассеченные посередине, разбитое зеркало, три сломанных обручальных кольца (в знак тройного вдовства Бесс) и, наконец, порванная цепь.