Но мужчина и не видел, и не слышал ее, его глаза были устремлены на крышу пилона. Обессилевшая женщина упала на дорогу, и ее вместе с ребенком раздавили бы колесницы, но Скиталец успел поднять их и вынести из толпы.

Трудно себе представить зрелище более душераздирающее – женщины с рыданьями молят мужчин остаться, а те одержимо рвутся навстречу смерти.

– Ты видишь, Скиталец, как велика власть любви над людьми, видишь, что красивая женщина может погубить любого мужчину, перед ней никто не устоит, – сказал жрец Реи.

– Да, странное зрелище, поистине странное, – отозвался Скиталец. – Много крови на руках у этой твоей Хатор.

– И ты, Скиталец, хочешь ради нее пролить и свою кровь.

– Нет, кровь проливать я не намерен, – возразил он, – но на лицо ее я обязательно взгляну, так что не будем больше говорить об этом.

Они подошли к бронзовым воротам между пилонами, за которыми находился двор храма. Здесь уже собралась тысячная толпа. Пока они разглядывали толпу, к воротам подошел жрец – тот самый, что показывал Скитальцу трупы в бронзовых ваннах. Он выглянул за решетку ворот и провозгласил:

– Все, кто желает видеть божественную Хатор, подойдите ближе. Знайте, что Хатор будет принадлежать тому, кто ее завоюет. Если же он не прорвется к ней, он умрет, будет похоронен под храмом и никогда больше не увидит солнца. Я вас предостерег. С тех пор как Хатор вернулась в Кемет, ее пытались завоевать семьсот три мужа, и в подвалах этого храма лежат в соляных растворах семьсот два трупа, потому что живым вернулся один только фараон Менепта. Но места для желающих много. И все, кто желает видеть Хатор, входите!

Воздух огласился оглушительными воплями обезумевших женщин, они мертвой хваткой вцеплялись в своих любимых, повисали на шее, и некоторым даже удалось их удержать, решимость мужчин ослабла, они не побежали к воротам. Однако несколько мужчин, которые раньше видели Хатор издалека, оттолкнули от себя женщин и бросились к входу, их было человек десять.

– Но ведь ты-то, конечно, не пойдешь? – убеждал Скитальца Реи, крепко держа его за руку. – Отврати лицо свое от смерти, вернись со мной, молю тебя.

– Нет, – ответил Скиталец. – Я войду в ворота.

Жрец Реи посыпал себе голову пылью и, громко рыдая, быстро пошел обратно, остановился он, только когда дошел до дворца, где его ждала царица Мериамун.

А жрец храма Хатор отомкнул бронзовые ворота, и те, кто был одержим безумием, один за другим вошли во двор. Все они много раз видели Хатор издали, из-за стены, и сейчас более не могли противиться своей страсти. Когда они входили в ворота, два других жреца отводили их в сторону и завязывали им глаза, так что видеть прекрасную Хатор они не могли, разве что сорвут повязки, но могли слышать ее чарующий голос. Двое не пожелали, чтобы им завязывали глаза, один из них был тот самый мужчина, чья жена упала без чувств на дорогу, другой ослеп еще в юности. Он не мог видеть красоты богини, но его свел с ума ее колдовской голос. Во двор вошли все, кроме Скитальца, и тут вдруг толпа заколыхалась, из нее выбежал еще один мужчина. Он был покрыт дорожной пылью, черная всклокоченная борода, черные пронзительные глаза, хищный, как у грифа, нос.

– Стойте! – кричал он. – Подождите! Не запирайте ворота! День и ночь спешил я сюда, бросив свой народ, который ушел в пустыню. День и ночь я мчался, оставив жену, свое стадо, детей, забыв про Землю обетованную, чтобы еще раз взглянуть на несравненную Хатор. Не запирайте же ворота!

– Входи, – сказал жрец, – входи же, пусть умрет еще один из тех неблагодарных, кого страна Кемет вскормила, а они ее ограбили.

Апура вошел, жрец уже хотел задвинуть засов, но в последний миг в ворота шагнул Скиталец, и его золотые доспехи звякнули, задев бронзовые прутья.

– Неужели, могущественный господин, ты в самом деле ищешь встречи со смертью? – спросил жрец, хорошо его запомнивший.

– Да, я войду, но может быть, и не для встречи со смертью, – ответил Скиталец.

Он вошел, и бронзовые ворота закрылись за ним. Подошли два жреца, чтобы завязать ему глаза, но он отказался.

– Не надо, я пришел сюда увидеть всё от начала до конца.

– Иди же, безумец, иди и смотри! Умрешь, как и все!

Жрецы отвели всех на середину двора, откуда была видна площадка пилона. Они завязали глаза и себе и распростерлись на земле. И во дворе храма, и снаружи воцарилась тишина, все ждали появления Хатор. Скиталец посмотрел сквозь бронзовую решетку на толпу, оставшуюся на площади. Люди стояли молча, даже женщины перестали плакать, все замерли, устремив взгляд вверх. Он посмотрел на мужчин, стоящих рядом с ним. Все они подняли головы, и хотя на их лицах были повязки, они, казалось, видят всё сквозь ткань. Слепой тоже смотрел на крышу пилона, его бледные губы беззвучно шевелились. Тень у основания пилона была уже совсем маленькая, она всё уменьшалась и уменьшалась по мере приближения солнца к зениту, вот осталась совсем тоненькая полоска, но и она исчезла – красный диск солнца встал в синем небе прямо над крышей пилона. И в этот миг издалека до всех донеслось тихое чарующее пение, и при первых же звуках из уст толпы вырвался вздох. Те, кто стоял рядом со Скитальцем, тоже вздохнули, их губы и пальцы судорожно зашевелились, вздохнул и Скиталец, сам не зная почему.

Чарующее пение приближалось, чудный голос звучал всё ближе, и наконец те, кто стоял за воротами на пригорке, увидели ее. И над толпой пронесся глухой рев, люди обезумели. Мужчины бросились к бронзовым воротам и высокой стене ограды, стали исступленно бить по ним кулаками, биться головой, лезли друг другу на плечи, грызли решетку зубами и кричали, чтобы их впустили, а женщины, обхватив их руками, проклинали колдунью, чья красота превращает мужчин в безумцев.

Наконец Скиталец тоже поднял голову и увидел на площадке пилона, у края, женщину. При ее появлении все снова смолкли. Она была высока и стройна, в белом облегающем одеянии, на ее груди сверкал кроваво-красный рубин в форме звезды, с него падали на белую ткань красные капли, но следы их мгновенно исчезали, не пятная сияющей белизны ее одежд. Золотые волосы были распущены и горели на солнце, руки до плеч и шея обнажены. Она прикрывала глаза и лоб ладонью, словно желая притушить блеск своей ослепительной красоты. И она была поистине живое воплощение совершенной красоты.

Те, кто еще не любил, видели в ней свою первую любовь, которая всегда и у всех остается безответной; те же, кто уже любил, видели в ней ту свою первую любовь, которую они потеряли. От нее исходило неизъяснимое очарование, подобное очарованию гаснущего дня. Она пела о любви, обещая подарить счастье, и в ее томящем душу голосе каждый слышал голос своей единственной, назначенной только ему возлюбленной, и сердце Скитальца задрожало, точно струны арфы под искусной рукой.

О ком ты тоскуешь, возлюбленный мой?