– Ступай, Федор, я более не держу. Сии письма для меня, – сказала графиня, и слуга исчез…

Вера в смятении вертела в руках письмо. Душу одолевали сомнения, она колебалась. Ей не хотелось отдавать письмо сестре: ведь она ее соперница! Ревность разрывала Веру на тысячу частей, а мысль о том, что Голевский, возможно, еще ее не разлюбил, не давала ей покоя. По крайней мере, Вере хотелось в это верить. И надеяться. Тогда что ей делать? Спрятать письмо? Или лучше сжечь?.. Сжечь – и дело с концом! Нет его и никогда не было. И никто не узнает. И все же это решение не годится. Сжечь – это нехорошо, низко. Отдать Даше? Пусть сестре больше повезет в этой жизни, чем ей. Нехорошо отбивать кавалера у родной сестры… Она-то в чем виновата? Вот же насмешка судьбы: сестра влюбляется в того же человека, что и она… И все же нельзя любовь делить, надо бороться за нее. Верно? Если верить великому философу Ларошфуко, то ревность до некоторой степени разумна и справедлива, ибо она хочет сохранить нам наше достояние или то, что мы считаем таковым.

«И я желаю сохранить, а точнее, вернуть мое достояние – Александра. А в сражении за внимание кавалера все средства хороши. Пускай даже на пути к счастью стоит моя собственная сестра!»

Рука с конвертом опасно приблизилась к огню. Рыжие ненасытные языки пламени хищно потянулись к добыче. Еще мгновение – и любовное послание кануло бы в неизвестность… Вдруг сзади раздался окрик:

– Вера!

Графиня вздрогнула от неожиданности и обернулась… Это был ее отец! Застигнутая врасплох, она резко отдернула руку от огня. Сильный испуг отразился в ее глазах.

– Mon Dieu! Боже мой! – невольно вырвалось у графини.

Старик Боташев, видя неожиданное замешательство дочери, строго спросил:

– Потрудись, дочь моя, ответить, что сие означает?.. Что у тебя в руке? Письмо? Давай-ка его сюда… Отчего ты так напугана?.. Изволь отвечать!

Вера стояла перед отцом, ни жива ни мертва. Старик Боташев выдернул письмо из ослабевших пальцев и поднес близко к глазам… Прочитал имя адресата… отправителя… Затем медленно поднял голову… Вера страшно побледнела.

– Да как ты посмела? – спросил Боташев.

– Батюшка! – вскрикнула Вера и упала на колени. – Пожалей меня!

Крупные слезы брызнули из ее глаз, и она бурно разрыдалась. Сквозь безудержный плач, мощными волнами сотрясавший ее тело, время от времени прорывалось лишь два слова «прости» и «папа». У Веры была настоящая истерика. Князь так и застыл с письмом в руке…

Плачущая Вера подползла к отцу, обняла его ноги и запричитала:

– Папочка, прости меня, пожалуйста! Папочка, родненький! Прости!

И слезы, слезы, слезы… Боташев тоже прослезился, поднял дочку, прижал к груди, стал гладить по голове.

– Успокойся, доченька. Я тебя не трону, обещаю. Но ответь мне, старику, на один вопрос. Отчего ты хотела сжечь чужое письмо?

– Я его люблю-ю-ю! А графа ненавижу!

Князь покачал головой.

– Поздно, доченька, поздно… Ты сама упустила свое счастье. Вернее, отказалась. И оно ушло к твоей сестре. Бог так рассудил. Сашу я люблю как сына и уважаю как человека. Я безумно рад, что он и Даша полюбили друг друга. И я не буду против их помолвки. Вот помоги только Бог вернуться ему из Сибири. А тебе следует смириться и радоваться счастью сестры. Дай бог, я дождусь в этой жизни внуков…

Вера лишь всхлипывала.

– …Успокойся, дочка. Смири свои чувства и отнеси письмо Даше.

– Будет исполнено, папенька.

– Иди…

Но перед тем как пойти к сопернице, графиня сначала припудрила под глазами. Вытерла слезы, натерла виски духами, и с временно смиренным, но отнюдь не примиренным сердцем понесла письмо сестре. Дашу она нашла в веселом настроении. Она читала какой-то женский журнал.

– А тебе, сестричка, послание. – Вера протянула письмо.

– Мне? И от кого? От Александра Дмитриевича?! Какая прелесть!

Щеки ее заалели от смущения и радости. Даша, сгорая от любопытства, быстро развернула письмо. Глаза ее озарились счастливым блеском.

– Вера, взгляни. Это стихи! Они посвящены мне! Браво!

– Я рада.

– Послушай, сестрица!..

– Слушаю, – Вера кисло улыбнулась.

Даша, не обратив внимания на реакцию сестры, начала читать вслух:

О, взор, пленяющий меня!

Глубины сини поднебесной.

Ты полон дивного огня

И непорочности прелестной.

Оков лазурных жалкий раб

Охвачен страстью роковою.

Я пред тобою дивно слаб,

Но гордость призываю к бою!

Сдаваться сразу мне претит,

Но мой рассудок понимает:

Сей взор никак не отразить!

Душа пиита погибает!

Нижний Новгород, 1831

– Великолепные стихи! – воскликнула Даша и невольно прижала листок к груди. Словно пыталась согреть свою душу этими горячими от любви стихами.

– Чудесные, – согласилась Вера и помрачнела.

– Извини, мне перечесть их охота, – засмущалась Даша и счастливая убежала в свою комнату.

Вера, загрустив, присела на диван, взяла Дашин журнал, рассеяно пробежала глазами по страницам… Вдруг лицо ее сморщилось, губы обиженно надулись, задрожали, глаза предательски увлажнились. Вера в сердцах бросила журнал на пол и горько заплакала.

Она страдала! Ей было жалко себя. Брошенную, несчастную, бедную. Она сожалела о прошлом, в котором она когда-то была по-настоящему счастлива. В том прошлом присутствовали дикая сумасшедшая влюбленность, блестящий красавец-офицер, великолепные балы, интересная насыщенная жизнь, неповторимая молодость, былая девичья красота и свежесть, которую, увы, уже не вернуть. Если бы она тогда не сделала свою роковую ошибку, отрекшись от Александра Дмитриевича, то была бы счастлива сейчас, как Даша. Была бы, но… не получилось.

Вера страдала и плакала. Хорошо, что никто ее не видел в эту минуту: выглядела она весьма неприглядно. Сморщенное, покрасневшее лицо, сжатые от обиды губы, тоскливые, заплаканные глаза.

Едва графиня успокоилась, вытерла слезы, как вошел Федор и громогласно доложил:

– Барыня, прибыл граф Дубов! Желает видеть вас с Дарьей Николаевной! Изволите принять?

– Петр Каземирович? Ладно, проси. И предупреди о прибытии его сиятельства Дарью Николаевну.

– Слушаюсь, барыня.

Вера поморщилась.

«Даша не обрадуется этому визитеру. Граф безумно влюблен в нее, мечтает, чтобы она вышла за него замуж. Но Даше он безразличен, Голевский – вот ее герой. Голевский – вот ее суженый».

Так и получилось. Даша была недовольна приездом влиятельного жениха, но вынуждена была согласиться принять его. Дубов – напыщенный горделивый мужчина лет пятидесяти шести с ледяным тяжелым взглядом – весь вечер восторженно смотрел на Дашу, говорил ей пышные витиеватые комплименты, намекал о серьезности своих чувств и намерений, а она откровенно зевала и сухо ему отвечала. А потом вздохнула с облегчением, когда его сиятельство, недовольный и обиженный, решил откланяться.