После взятия Сагунта Ганнибал отвел войско на зимние квартиры в Новый Карфаген. Здесь он и получил сообщение о результатах римского посольства в Карфаген. Начиналась зима 219/18 года. План будущей кампании у него уже созрел, и судить об этом мы можем по тому, что он на всю зиму распустил по домам солдат-иберов — отдыхать и набираться сил. Сам же он посвятил это время осуществлению целого ряда мер, как наступательного, так и оборонительного характера. Для укрепления африканских гарнизонов он направил в метрополию несколько отрядов иберов: 13 850 пеших воинов, в чье вооружение входила кетра — небольшой круглый щит; 1200 всадников и 870 пращников-балеарцев. Эти цифры приводят и Тит Ливий (XXI, 21, 12), и Полибий (III, 33), причем последний дает объяснение их поразительной точности. Оказывается, Ганнибал приказал выгравировать эти данные на бронзовой табличке, хранившейся на мысе Лациний, в Южной Италии, где Полибий и имел возможность лично с ними ознакомиться. Подкрепление предназначалось для обороны Карфагена и других пунийских городов, в частности города «метагонитов», как называет его Полибий (III, 33, 12–13). Речь идет о поселениях нумидийского племени масесилов, на месте которых ныне стоит алжирский город Константина (J. Desanges, 1980, р. 188). Здесь же Ганнибал приказал набрать четыре тысячи юношей из лучших местных семейств — помимо помощи гарнизону они одновременно выполняли и роль заложников. Напротив, из Африки он вызвал в Испанию значительные контингенты разных родов войск.

Заботиться об охране своих испанских владений его заставляла уверенность в том, что по возвращении из Карфагена римские посланцы направятся объезжать северные области Иберийского полуострова, рассчитывая склонить на свою сторону местное население (Тит Ливий, XXI, 19, 6–8). В Каталонии тогда обитали баргусии и близкие к ним вольциане; не исключено, что последние являются теми самыми вольками, которые удерживали Русильон. И хотя римляне получили от вольциан совсем не тот ответ, на который рассчитывали, — руины Сагунта, разумно возразил им вождь этого племени, не лучшая приманка к союзу с Римом! — необходимости превратить большую часть Испании в надежный «оплот» Карфагена это не отменяло. Своему брату Гасдрубалу, на которого он собирался оставить Испанию, Ганнибал передал под командование пешее войско, усиленное 11 855 африканцами, тремя сотнями лигурских и пятью сотнями балеарских пращников. Неплохим подспорьем должен был стать и 21 слон. Конное войско Гасдрубала также в основном состояло из африканцев: 450 «лиофиникийцев» — солдат смешанных кровей родом из тунисского Сахеля, но главным образом 1800 нумидийцев и мавров.

Это перемешивание имело свой смысл. Таким способом Ганнибал хотел связать своих солдат, служивших в Африке и в Испании, чувством общей солидарности, и мы должны признать, что действовал он в данном случае не столько как полководец, сколько как тонкий политик. Кстати сказать, поступать аналогичным образом ему приходилось и раньше, вероятнее всего, в 220 году. Мы помним, что его предшественник Гасдрубал Красивый женился вторым браком на испанке, и произошло это вскоре после кончины Гамилькара.

От Тита Ливия (XXIV, 41, 7) мы узнаем, что и Ганнибал, в свою очередь, взял в жены иберийскую девушку родом из Кастулона, одного из крупнейших в то время городов верхней Андалусии, близ Линареса. Этот город издавна привлекал внимание финикийцев Гадеса своими рудниками, а о его древнем богатстве без слов рассказывали прекрасные образцы произведений искусства, выполненные в восточном стиле. Чуть больше об этом браке сообщает нам Силий Италик. Избранницу Ганнибала звали Имилька, но только это вовсе не греческое, как думал латинский поэт, а чистейшее пунийское имя («Пуника», III, 97-105). Как доказали современные исследователи, в нем легко угадывается семитский корень «mlk», что значит «вождь», «царь» (G. Picard, 1967, р. 119). Но следовать дальше за Силием Италиком в его романтических построениях представляется нам довольно-таки рискованным. Так, он утверждает, что от этого союза якобы родился сын, увидевший свет прямо под стенами осажденного Сагунта. Далее, перед отбытием в Италию Ганнибал якобы переправил мать с малышом в Гадес, а оттуда в Карфаген, чтобы избавить их от превратностей войны. Завершает картину образ Имильки, застывшей на берегу со взором, обращенным к испанским берегам, туда, где тают в морской дымке силуэты удаляющихся кораблей…

Теперь вернемся к действительности. Перед тем как покинуть Испанию, Ганнибал в самом деле ездил в Гадес, чтобы, как уверяет Тит Ливий (XXI, 21, 9), вознести дары по обету Геркулесу и «взять на себя новый обет». Вольнодумец Полибий не счел нужным упоминать об этом эпизоде, впрочем, не исключено, что он о нем просто не знал. Так или иначе, Геркулес — это, конечно, Мелькарт, по-финикийски «Царь города», покровитель Тира, но одновременно и божество финикийских завоеваний. Посвященный ему огромный храм, стоявший на берегу «внешнего моря», то есть океана, словно приглашал к дальним путешествиям. Позже мы покажем, что он занимал особое место в семейном пантеоне Баркидов, а заодно припомним Титу Ливию его безапелляционную характеристику, данную молодому Ганнибалу, особенно то место, где говорится про сына Гамилькара «nulla religio» [49]. Может быть, стоит согласиться с одним из самых проницательных экспертов по нашей теме, который предположил, что римский историк, довольно часто приводящий примеры искренней религиозности карфагенского полководца, в данном случае просто повторил упрек, зародившийся в пунической среде, конкретно, в кругах, враждебных Ганнибалу, но не сумел его критически оценить просто потому, что недостаточно хорошо разбирался в тонкостях теологических споров, характерных для финико-пунийцев (G. Picard, 1967, р. 114). Это очень любопытная гипотеза, однако нам представляется более вероятным, что Тит Ливий просто хранил верность своему главному источнику, римской анналистике, и воспроизвел в готовом виде привычную для римлян хулу по адресу безбожия Ганнибала (W. Huss, 1986, pp. 223–238), и даже не столько безбожия, сколько святотатства, а это обвинение в античные времена значило немало, особенно среди римлян. Мы же еще раз повторим для себя сделанный раньше вывод о необходимости в дальнейшем вносить некоторые коррективы в трактовку событий, представленную падуанским историком.

Отбытие Ганнибала из Нового Карфагена принято датировать концом апреля либо, что вероятнее, началом мая 218 года. Это означает, что полководцу понадобилось немало времени, чтобы полностью завершить подготовительную часть своего плана. Действительно, на переброску африканских соединений в Испанию и иберийских отрядов в Карфаген и города «метагонитов» ушло по меньшей мере несколько месяцев. Мы думаем, что передвижение войск осуществлялось главным образом по суше, исключая переправу через Гибралтарский пролив. Роль основного порта на испанском побережье играл тогда не Гадес, а Новый Карфаген, но нам кажется маловероятным, чтобы для переброски войск использовался морской путь. Верно, в Африке Карфаген все еще владел достаточно мощным флотом, и позже, в 213–212 годах, когда начнется осада Сиракуз, сотни пунийских кораблей будут курсировать между Сицилией и Карфагеном. Однако в 218 году испанская морская база не могла похвастать крупными силами. По словам Тита Ливия (XXI, 22, 4), весь ее потенциал исчерпывался 50 квинкверемами, двумя квадриремами и пятью триремами, из которых на ходу были лишь триремы и 32 квинкверемы. Для сравнения укажем, что только на испанский театр военных действий, где средства морского боя не играли решающей роли, Корнелий Сципион привлек флот, состоявший из 60 квинкверем, а в распоряжении Семпрония Лонга, в Сицилии, имелось 160 квинкверем! Эти цифры позволяют ясно понять, что Ганнибал и думать не мог о том, чтобы достичь берегов Италии морским путем. Для большей наглядности предлагаем читателю взглянуть на карту. Если исключить возможность каботажного плавания от испанского Востока северным курсом до провансальского и лигурийского побережья, где пунийскому флоту неизбежно пришлось бы сражаться с объединенными силами массилийцев и римлян, оставался один путь — через Балеары, единственное место надежной и безопасной стоянки. Однако к востоку от Балеарских островов моряки ходить особенно не любили, поскольку в здешних морях не редкость штормовые ветра, дующие со стороны Лионского залива, к тому же бывшие перевалочные базы на этом пути — острова Корсика и Сардиния — после 238 года из дружественных земель превратились во враждебные.