– Не помешало бы душ принять, – пробормотал он не без неловкости. – Вспотел.

– Ничего, активные феромоны в таком деле не помеха, – усмехнулся Верьгиз. – Кстати, а где ваша машина-то осталась?

– При дороге брошена, – признался Трапезников. – Километрах в двадцати отсюда, ну, может, чуть меньше. С бензином начудил парень на заправке, ох, вернусь – разберусь с ним! Кстати, я там, на обочине, поближе к деревне, еще одну машину видел, – вспомнил он. – Синий «Логан», это машина какого-то Михаила Назарова.

– А вам это откуда известно? – изумился Верьгиз.

– В бардачке нашел журналистский билет, – признался Трапезников не без смущения, однако почему-то промолчал про фотографию Назарова с «женой Женькой». – Машина ведь незапертая стоит, не на сигнализации, просто кое-как ветками прикрытая.

– Очень интересно, – пробормотал Верьгиз таким тоном, будто это ему не было ну ни на капелюшечку интересно, однако рот его на мгновение стиснулся чуть ли не в нитку, и Трапезников понял, что известие о машине Назарова его все же задело, только Верьгиз не хочет этого показать. И Трапезников поймал на кончике языка вопрос о том, здесь ли по-прежнему Назаров, потому что это повлекло бы за собой признание в том, что Трапезников видел его идущим в Сырьжакенже и даже знает о том, что он сюда явился.

– Не пойму, куда водитель мог подеваться, – сказал Трапезников равнодушно и выслушал такой же равнодушный ответ:

– Представления не имею.

Потом Верьгиз провел его на второй этаж, открыл перед ним дверь в комнату Валентины, чуть подтолкнул вперед и, шепнув: «Удачи!» – закрыл дверь.

Шепоток его был таким бодреньким, и Верьгиз, очень возможно, и впрямь хотел подбодрить Трапезникова перед тем, что его ожидало, однако не было более действенного средства выбить из него ростки желания, которое возникло, едва он увидел свою жену обнаженной, лежащей на постели!

Сумерки, поздние июньские сумерки, еще не погасли, да и луна начала восходить как раз напротив окна, и Трапезников отчетливо мог разглядеть Валентину.

Ее волосы высохли и теперь светлым, почти белым покрывалом разметались по подушке. Губы приоткрыты, ресницы опущены, одна рука безвольно лежала на постели, а другая медленно бродила по телу, то поглаживая соски, то опускаясь между широко раскинутых ног, и тогда движения ее становились проворней, грудь вздымалась чаще, а ресницы нервно вздрагивали. Она ждала его, она готовила себя к встрече с ним, ее снедало нетерпеливое ожидание, а Трапезников стоял пень пнем, все еще мысленно матеря Верьгиза с его дурацким пожеланием. Больше всего ему сейчас хотелось не на женщину, с которой он не был так давно, наброситься с объятиями и поцелуями, а вернуться к Верьгизу и набить ему морду. Или хотя бы дать раз, чтобы душу отвести!

Видимо, у Верьгиза тоже возникла в эту самую минуту аналогичная потребность, потому что он вдруг яростно заорал под открытым окном:

– Гарька, сука! Я тебе что велел?! – и осекся, видимо, спохватившись, что мешает свершению таинства.

– Саша… – пролепетала в это мгновение Валентина, и Трапезников понял, что отвести душу вряд ли удастся. Пора заняться делом.

В смысле, сексом. В смысле, любовью.

Да хоть горшком назови!

Трапезников скинул одежду, бросив ее кучкой прямо на кроссовки (в комнате не было никакой другой мебели, кроме этого ложа вроде топчана, застеленного чем-то черным, даже стула не было, и балахон Валентины тоже валялся на полу), и лег рядом с женой. Она повернулась к нему, задышала чаще, трепеща ресницами, и руки ее скользнули ему на плечи, пробежали по телу… Трапезникова заколотило, правда, не от эротического волнения, а от элементарного холода: тело Валентины было буквально ледяным!

Он отпрянул.

Валентина открыла глаза, взглянула печально:

– Саша, ты что, меня не хочешь?

– Хочу, – прошептал Трапезников и, стиснув зубы, чтобы не стучали, вернулся к поцелуям и объятиям. Он почувствовал, как похудела жена: ладони скользили по знакомым изгибам и выпуклостям, иногда даже не узнавая их, – но ей и прежде случалось сильно худеть в погоне за девичьей стройностью, которая была у нее столь же маниакальна, как и жажда материнства.

Губы их встречались, руки ласкали тела, белокурые пряди Валентининых волос обвивались вокруг пальцев мужа, она что-то шептала, но Трапезников молчал, стискивая зубы и изо всех сил стараясь возбудить в себе желание, которое, черт бы его драл, никак не возбуждалось и вообще не просыпалось!

– Что с тобой? – тихонько спросила Валентина, переворачиваясь на живот и нависая над ним. Теперь они смотрели друг другу в глаза, и Трапезников зажмурился, прячась от проницательного взгляда жены. Вот вечно она норовила просветить своими голубыми прожекторами его душу буквально до донышка, а ему этого не всегда хотелось, вернее, всегда не хотелось!

– Не знаю, – пробормотал Трапезников. – Замерз и устал, наверное. Очень устал. Может быть, поспим немножко, а потом…

– Да ты что?! – даже не прошептала, а прошипела возмущенно Валентина. – Мы должны до полуночи успеть!

С этими словами Валентина скользнула по постели вниз и провела губами по животу Трапезникова.

Губы ее были ледяными и влажными. Только что Трапезников чувствовал их тепло, пока они целовались, но сейчас показалось, будто по телу скользнула мокрая змейка. Понятное дело, он не просто вздрогнул, а реально содрогнулся, и Валентина, наверное, приняла это за признак наступающей страсти, потому что довольно хохотнула и этими своими ледяными губками обхватила член Трапезникова.

Сказать, что заколотило от отвращения и непонятного страха, значит ничего не сказать, но Валентина очень старалась, губы ее постепенно согрелись, и Трапезников сказал мысленно не то себе, не то органу, который сейчас умело и пылко целовала Валентина: «Да ты что? Чего выпендриваешься? Давай уже, начинай! Иначе ведь и не кончишь!»

Да ведь и правда! Чтобы кончить, надо все-таки начать!

С трудом подавив тяжелый вздох, которым Трапезников обычно сопровождал всякую обязаловку, он приподнялся на локтях и посмотрел на жену, которая не прекращала умелых ласк, трогая его губами и руками. Раньше это зрелище заводило его до мгновенного извержения! Конечно, и Валентина об этом сейчас вспомнила, потому что, опираясь одной рукой о кровать, другой откинула назад свои длинные белокурые волосы. При этом она чуть повернула голову, и в бледных лунных лучах Трапезников вдруг увидел голый череп и оскал мертвеца, а о постель опиралась не изящная беленькая ручка Валентины, а почерневшая костлявая, лишенная кожи кисть давней покойницы!

Он резко извернулся, прикрыл причинное место, оберегая его от хватки жутких зубов, сел, в ужасе глядя на… на прежнюю Валентину, которая испуганно смотрела на него, лепеча:

– Ты что, Сашенька? Да ты что?!

– Погоди, – пробормотал Трапезников, усмиряя дикое сердцебиение и устыдившись: это ведь всего лишь игра коварного лунного света, а он что вообразил?! – Погоди, я чуть-чуть полежу, приду в себя. Я же говорю, очень устал сегодня. Не волнуйся, я спать не буду, просто успокоюсь.