— А вас, девушка, не научили в школе уступать место старшим?

Рита встала.

— Научили. Пожалуйста. — И даже улыбнулась, благодарная за «девушку».

Она заметила, что если в троллейбусе ее с утра называли женщиной, то настроение бывало на весь день испорчено. Назвавший или, чаще всего, назвавшая долго вспоминались Рите, в ней бурлили недовольство и возмущение по поводу их серости и необразованности. А может быть, это была обыкновенная обида и понимание того, что на девушку она уже действительно не тянет. В любом случае она чувствовала, как в ней идет процесс накопления отрицательной энергии. А Рита считала, что должна излучать только положительную. Она была уверена, что любит людей (это Лена Зорина ей внушила накрепко), и когда не любила по какой-то причине, то испытывала беспокойство, тревогу и недовольство собой.

Память часто подсовывала к месту и не к месту гамзатовские строчки: «Люди, люди, высокие звезды, долететь бы мне только до вас». Последнее время они, эти самые строчки, пожалуй, все чаще звучали иронично. И тогда Рите приходилось признавать, что с любовью к людям у нее как-то не все в порядке. Иногда ее, любви то есть, вовсе даже и нет. Потому как любить-то — не за что. Но строчки про высокие звезды не забывались. Красиво. Когда-то давно, в школьно-пионерском детстве, в годы благословенного для простых смертных застоя, она выписала их в блокнотик, где был и Горький со своим человеком, который звучит гордо, и Чехов — со своим, в котором все должно быть прекрасно.

А про Чехова, между прочим, недавно в «Комсомолке» такую гадость напечатали. Письма его о том, как «употреблял» он японских проституток. Со всеми подробностями. Рита была страшно возмущена. Делясь своим возмущением с Сашей, она кричала:

— Зачем, зачем нам это нужно знать?!

— Не хочешь, не читай, — флегматично отвечал муж Саша, валяясь на диване после работы и просматривая уже прочитанную Ритой «Комсомолку».

— Нет, ты не прав, ведь что-то они хотят сказать этой гадостью!

— Что он был такой же человек, как все.

— Они готовы опорочить, приземлить любого. Вот и до Чехова добрались! — кипятилась раскрасневшаяся Рита.

— Ну а если это правда? Они ж не придумали. Нечего ему было об этом писать, хоть и в письмах. — Саша тоже поддался пылу спора и даже приподнялся на локте, отложив газету в сторону.

— Но это мерзко, мерзко, мерзко! — вопила Рита.

— В Москву, в Москву, в Москву, — ответил Саша, не выдержав патетики жены, склонной, по его мнению, к излишней экзальтации.

— Дом книги, — сказала водитель троллейбуса трагическим голосом героини мексиканского телесериала и отвлекла тем самым Риту от ее грустных размышлений о равнодушии мужа, о милом ее сердцу Чехове и несправедливостях, творимых неблагодарными, циничными потомками. Следующая остановка была ее.

Она целых полгода не была в этой библиотеке: пользовалась в основном областной. Эта же, городская, была бедновата, но находилась она гораздо ближе, и иногда Рита заглядывала сюда. Чаще — в читальный зал, когда нужно было что-нибудь отыскать в периодике.

На абонементе сидела немолодая библиотекарша, с которой Рита никогда раньше не сталкивалась. Рита, протягивая читательский билет и паспорт, попросила перерегистрировать ее и сразу же спросила про книгу Амосова. Библиотекарша буркнула что-то непонятное, Рита не расслышала.

— Что вы сказали?

— Сдали ее недавно, на полке посмотрите.

— В художественной?

— А в какой же? — спросила-ответила библиотекарша.

Рита отправилась к полкам.

— Женщина!

Рита не оглянулась.

— Женщина, я к вам обращаюсь! — громче крикнула библиотекарша.

— Вы мне? — откровенно удивилась Рита. Вчера, когда она была в сберкассе и снимала по доверенности пенсию свекрови (та все лето проводила на даче), операционистка (так, кажется, называют в сберкассах тех, кто не деньги выдает, а все оформляет), обращаясь к ней, сказала: «Маргарита Александровна, вы не могли бы переписать расходный ордер? Сумма пишется с большой буквы». Рита тогда удивилась не меньше, чем сейчас. Откуда девушка в сберкассе знает ее имя-отчество? Хотя чему тут удивляться — документы-то у нее в руках! Поразил, видимо, сам факт вполне естественного в данной ситуации, если вдуматься, обращения по имени-отчеству.

«Дожили, — думала потом Рита, — норму воспринимаем как подарок судьбы, как майский праздник и именины сердца. Привыкли к рыночно-троллейбусному «женщина» и удивляемся, когда к нам обращаются по-человечески».

Но вот в библиотеке-то имя-отчество звучало бы более чем уместно: все-таки обитель культуры и просвещения.

— Женщина, — в третий раз это звучало уже просто невыносимо, — вы работаете?

Рита вспомнила, что в читательском билете у нее не указано место работы. Что ж, не грех и сказать. В ответ на жлобское обращение (слово «жлобский» в Ритином лексиконе до сегодняшнего момента не значилось, а тут вдруг зазвучало — и довольно отчетливо).

— Запишите, пожалуйста, — сказала она демонстративно четко, — доцент кафедры методики преподавания русского языка педагогического университета.

Представлялось, что библиотекарша просто умрет от почтения, но та и бровью не повела, сухо переспросила, записала и углубилась в свои дела.

Рита внимательно пересмотрела все книги на полке на букву «А». Амосова не было. Она вернулась к стойке.

— Вы знаете, нет там книги, — сказала она почему-то виновато.

— Посмотрите на столе у стены, в неразобранных, — сказала библиотекарша, продолжая что-то писать.

Рита поплелась к столу, заваленному книгами. По правде говоря, она уже очень устала, воспринимая свой в общем-то не слишком уж длинный и не слишком уж острый диалог как целую схватку с грубой и недоброжелательной библиотекаршей. Будет что обсудить с Леной Зориной.

— Сначала о внешности этой стервозы расскажу, — думала Рита. — Пожилая, несимпатичная…

— Поэтому и окрысилась на тебя, — скажет Лена.

— И без того тоненькие губы, естественно, поджаты.

— Представляю, — это Лена.

— Знаешь, Лен, не могу представить, чтобы она улыбалась или, тем более, хохотала.

— Такие не хохочут, — готовно подтвердит Зорина.

— А головка у нее…

— Змеиная, — вставит Лена.

— Гладенькая такая, челочка ровненькая. Волосы крашеные, черные. А в глазах — ни-че-го! — вот как бы Рита сказала.

Но тут же подумалось:

— Нет, не ничего. А злобность, плюс недоверие, плюс раздраженность, плюс недовольство, плюс нелюбовь ко всему человечеству. Вон сколько всего!

Так что фразу «в глазах — ничего» Рита, пожалуй, забирает обратно.