– Посредственность, страстно взывающая к посредственности – вот как это называется, – сухо заметил мистер Плейдел, – и это себя оправдывает. Джин Норвуд – посредственность во плоти. Она точно знает, что ждут от пьесы жители предместий, и играет именно так, как им нравится. Вы же знаете, она похваляется тем, что не знает провалов.

– Стало быть, она очень богата? – предположил мистер Тодхантер.

– Отнюдь.

– Но по крайней мере у нее есть средства?

– О да.

– Значит, она расточительна?

– Напротив, говорю же вам, скупа донельзя. Никогда не платит сама, если может найти мужчину, готового заплатить за нее; причем, побуждая его к этому, она не стесняется в средствах.

– Боже, Боже! – причитал мистер Тодхантер. – Ничего не понимаю!

Мистер Плейдел пригубил свое виски с содовой и пригладил аккуратную заостренную бородку.

– Так тут и зарыта собака. Кабы не это ее свойство, Джин Норвуд была бы вполне обыкновенная дамочка, а так она из ряда вон, во всяком случае, на английской сцене. Разгадка этой мудреной натуры кроется в ее страсти к аплодисментам. Именно ради аплодисментов Джин Норвуд готова до последней возможности ужать свои личные расходы и даже, без обиняков говоря, стать содержанкой всякого, кто состоятелен и не болтлив, поскольку публике, конечно же, знать об этом не следует. Сдается мне, она искренне верит в то, что таким образом жертвует собой ради зрителей.

– Но каким же образом?.. Боюсь, я все-таки ничего не понял.

– Ну как же, она тратит на себя лишь минимум того, что зарабатывает в театре, только то, что необходимо, чтобы не ронять статус и одеваться. Из доходов она прежде всего откладывает некую сумму на финансирование следующей постановки, поскольку всегда сама финансирует их, и деловая хватка у нее, надо сказать, крепкая. Остальное идет обратно на сцену. Иначе говоря, она тратит почти все, что зарабатывает – а это немало, – на то, чтобы ее пьесы держались на сцене еще долго после того, как они перестали приносить прибыль. Ради этого она жертвует всем. Уверен, надо было бы – села бы на хлеб и на воду.

– Но зачем? – изумился мистер Тодхантер.

– Затем, что она не может позволить себе не то что провала – провалов у нее и не было! – но даже успеха, который нельзя назвать грандиозным! Разве вы не заметили, что с каждым разом пьесы с участием Джин Норвуд держатся на сцене все дольше? Раз за разом она побивает все рекорды, и новая пьеса непременно должна побить рекорд, поставленный предыдущей. Это невероятно. И говорю же, ради этих рекордов она не остановится ни перед чем. Разумеется, пресса в восторге, а публика ликует так, что крышу сносит, каждый раз, как рекорд побит. Для театра «Соверен» все это превратилось в игру. Вот ради чего живет Джин Норвуд – ради шумихи.

– Как странно! – заметил мистер Тодхантер.

– До чрезвычайности. Сомневаюсь, что найдется еще хоть одна заметная актриса такого уровня, которая за сценой ведет себя как профессиональная куртизанка, но иначе Джин Норвуд не назовешь. Впрочем, должен сказать, она самым искренним образом убедила себя в том, что действует в одном ряду с храмовыми проститутками древности и служит богу Искусства преданно, как никто. Но, понятно, такая женщина способна убедить себя в чем угодно.

– Тогда какого вы – лично вы – мнения о ней как о человеке? – полюбопытствовал мистер Тодхантер.

– Ядовитая гадина, – бросил мистер Плейдел. – И бесчестье великой профессии, – добавил он чуть более темпераментно.

– Однако… А она… – осторожно осведомился Тодхантер с намерением употребить слово, в последнее время существенно претерпевшее урон, – она – леди?

– Отнюдь. Ни по склонности, ни по рождению. Ее отец вроде бы мелкий торговец в Балхеме, а мать из прислуги. Оба достойные люди и по сию пору живы. Но с дочерью не видятся, разве если только решатся потратиться на билеты в партер. Джин давно отреклась от них, бедняжка. Поверить ей, так ее отец, гвардейский полковник, погиб при Монсе, а мать, бедная, но гордая, – отпрыск старинного королевского рода, чуть ли не из Плантагенетов. Вот так обстоят дела.

– Неужели у нее нет ни одного достоинства, искупающего эти пороки? – спросил мистер Тодхантер.

– Вы же знаете, трудно найти человека беспросветно дурного, однако, на мой взгляд, Джин приближается к этому, как никто.

– А могли бы вы сказать, что она принесла существенный вред очень многим людям? – продолжал допытываться мистер Тодхантер.

– Безусловно! Так и есть. Но с другой стороны, от нее есть и польза. Я имею в виду, что она доставляет немалое и здоровое развлечение великому множеству добропорядочного народа.

– Но ведь это может делать кто угодно.

– О нет! Джин Норвуд – такая же редкость, как Этель М. Делл[11]; в своем роде гений.

– И все-таки, – упрямо настаивал на своем мистер Тодхантер, – сказали бы вы, что в целом всем стало бы лучше, если б она умерла?

– О, намного лучше! – без колебаний подтвердил мистер Плейдел.

Мистер Тодхантер пригубил свой ячменный отвар.

«Ну, что до меня, то я убивать ее не стану, – подумал мистер Тодхантер, протягивая костлявую руку к изголовью кровати, чтобы выключить свет. – С этим наваждением давно покончено, и я чрезвычайно этому рад». Придя к такому решению, мистер Тодхантер безмятежно уснул.

Размышляя о случившемся, мистер Тодхантер только руками разводил, как легко его провели. Теперь, когда у него открылись глаза, он понял, как это было проделано, осознав также не без стыда, как легко, с самозабвенной прытью кролика, скачущего в тенета, он попался в ловушку. Сеть растянули прямо у него на глазах, и он положительным образом ринулся в самую ее середину. Если бы не чистая случайность, не укол совести, заставивший его вернуться к лифту…

Мистер Тодхантер злился на самого себя, а на мисс Джин Норвуд – еще больше. Но разумеется, он не собирался ничего по этому поводу предпринимать.

И вероятно, не предпринял бы, если бы телефонный звонок, случившийся вскоре после обеда с мисс Норвуд. Звонила младшая дочь Фарроуэя, Фелисити.

– Мистер Тодхантер, – не скрывая волнения, начала она, – не могли бы вы приехать ко мне сегодня вечером? Мама сейчас в Лондоне, и… не знаю, как это объяснить по телефону, но я ужасно, ужасно обеспокоена. Я понимаю, это непростительно – вовлекать вас в наши проблемы, могу только сказать в свое оправдание, что мне совершенно не с кем посоветоваться. Вы приедете?