– Ну что ты так кричишь?

Она виновато улыбнулась:

– Извини. Я очень испугалась.

Только теперь Макаров заметил, что на Наташе нарядное платье – выглядит она празднично. Он удивился этому, а взглянув на стол, удивился еще больше. Стол тоже был праздничным!

Посредине бесстыже задрала ноги здоровенная жареная курица, рядом стояла бутылка коньяка, квашеная капуста, соленые помидоры и моченые яблоки лежали горочкой в глубоких тарелках.

– Откуда? – радостно спросил Макаров смущенную Наташу.

– Вася привез, – ответила она. – Целый холодильник всего.

– Васька?! А что же он…

– Ждал, ждал тебя… а потом говорит: «Не могу, служба»…

– И коньяк его?

– И коньяк.

– А по какому случаю?

Наташа опустила глаза, погрустнев на мгновение, но Макаров этого не заметил – он был чертовски голоден.

Как я уже говорил, Макаровы жили скромно, даже более чем скромно, особенно с тех пор, как в стране начались известные преобразования. Однако Макаровы не роптали, веря, что преобразования совершаются в конечном счете и в их интересах тоже. Они почти перестали есть мясо и больше налегали на картошку, а когда картошка очень уж надоедала, Макаров произносил мысль, неизвестно кем высказанную и многажды повторенную, мысль скучную, банальную, – но всякий раз становилось легче: «Свобода творчества дороже сытого желудка». До преобразований Наташа работала в издательстве, в отделе русской литературы, но, когда все началось, была вынуждена уйти, отказавшись редактировать все эти фантастические кошмары и эротические ужасы. Она стала подрабатывать уроками русского языка и литературы, но потом и этот ручеек иссяк, да к тому же родился Ося. И наверняка им было бы совсем худо, если бы не Васька. Василий Иванович Цветаев был другом Макарова с детства, со школьной скамьи, горячим поклонником его поэзии, помощником Наташи по хозяйству, к тому же он души не чаял в Оське. У него был доставшийся от покойной матери деревянный домишко с огородом и сарай с живностью – это и спасало.

Время от времени, обычно в день, так или иначе связанный с историей русской поэзии, Васька появлялся с бутылкой коньяка и ворохом продуктовых подарков. Это мог быть день рождения Пушкина, юбилей помолвки Есенина с Айседорой Дункан или день смерти Дантеса…

И пока Наташа укладывала Оську спать, Макаров ходил по кухне и чесал в затылке, силясь вспомнить, что же случилось в этот день в истории русской поэзии? Он даже посмотрел на листок отрывного календаря и перевернул его, но и там ничего не было написано, кроме каких-то полезных советов.

Они чокнулись маленькими рюмками, и Наташа, только пригубив коньяк, опустила глаза и спросила – тихо, счастливо, затаенно:

– Саша, а какой сегодня день?

– Сегодня? Шестнадцатое, – уверенно ответил Александр Сергеевич.

– А месяц? – спросила Наташа, не поднимая глаз.

– Апреля… Шестнадцатое апреля.

– Шестнадцатое апреля, – повторила Наташа и подняла на мужа глаза, полные любви и нежности.

Все это что-то означало, но Макаров не мог понять что, точнее, он не мог вспомнить, что, где и в каком году случилось шестнадцатого апреля. На мгновение в глазах его жены возникла грусть, но Наташа отвернулась к лежащему на подоконнике старенькому магнитофону «Весна» и нажала на клавишу. Сквозь шипение из динамика донеслась негромкая, плавная музыка, мелодия, которой уже лет двадцать, а может, и больше.

О, мами… О, мами, мами, блю…

О, мами блю… –

запел неведомый певец.

– Ах ты, чёрт! – воскликнул Макаров и в наказание хлопнул себя ладонью по лбу.

– Не надо чертыхаться, – попросила Наташа, нисколечко не обидевшись за то, что он забыл.

Макаров подошел к жене и протянул руку, приглашая на танец.

– Сколько? – спросил Макаров, медленно танцуя и прижимая к себе Наташу.

– Двадцать, – прошептала Наташа счастливо.

Как и Васька, Наташа обожала юбилеи, но все они касались только ее и Макарова: первое свидание, первый поцелуй, первый вечерний киносеанс вместе, первое ночное купание вдвоем…

Сегодня было двадцатилетие первого поцелуя, случившегося на школьном вечере во время танца именно под эту мелодию.

– Саша, как ты себя чувствуешь? – осторожно спросила Наташа, положив мужу голову на плечо.

– В каком смысле? – не понял Макаров.

Наташа подняла голову и встревоженно посмотрела в его глаза.

– Ты так много времени проводишь в туалете. Может быть, попринимать слабительное?

Макаров снисходительно улыбнулся и прижал жену к себе крепче, но тут же нахмурился, потому что вспомнил, что бросил пистолет прямо в воду, не завернув предварительно в целлофан.

Чуть погодя они уже были немножко пьяны, веселы и, расшумевшись, то и дело напоминали друг дружке, что Ося может проснуться.

– Ой, чуть не забыла! – воскликнула Наташа. – Васька принес свои стихи… Целую тетрадь!

– Как, Васька писал стихи? – потрясенно спросил Макаров.

– До восьмого класса, – ответила Наташа, становясь серьезной. – А когда услышал твои стихи – бросил. Вот. – Она протянула старую затрепанную ученическую тетрадь, и Макаров, откинувшись на спинку стула, стал перелистывать страницы, читая вслух заглавия.

– Та-ак, «К дню Советской армии»… «Американцы, вон из Вьетнама»… Знакомый репертуарчик. «Мама родная»… А это?! «Н. Н.»… «У тебя голубые глаза…» – прочитал Макаров первую строчку и, притворно-строго глядя на Наташу, спросил: – По-моему, в нашем классе была одна Н. Н.? Тем более с голубыми глазами… Постой-постой, а откуда Васька знает о нашем первом поцелуе?

– Подглядел, – прошептала Наташа, глядя на мужа влюбленно и испуганно.

– Ах он негодяй! Я его застрелю! – притворно и весело негодовал Александр Сергеевич. – Так, что он тут написал? – И Макаров стал читать, громко и с выражением, усилием воли подавляя в себе подступающие приступы хохота:

У тебя голубые глаза.

У меня на носу веснушки.

У тебя все ребята друзья.

У меня ни одной подружки.

У меня в моем сердце к тебе

Есть одно секретное чувство,

У тебя в твоем сердце ко мне

Ничего нет. Пусто.

Но я верю – настанет день,

И вечер, и ночь настанет.

Ты поймешь, что я думаю о тебе.

И нам вместе очень хорошо станет.

И все же Макаров не выдержал и разразился громким веселым хохотом, и Наташа, смеясь, подбежала к нему и зажала рот рукой, напоминая о том, что Ося спит, и одновременно часто и нежно целуя.

Наташа торопливо досушила феном волосы, подкрасила губы и – красивая, в шелковой ночной сорочке, надеваемой в такие вот праздничные семейные дни, вбежала в спальню. Макаров спал, лежа на боку, по-детски положив под щеку ладонь.