— Помилуйте! — оскорбился я. Он поднял руку, прерывая мои речи:

— Оставьте, адвокат. Даже ежели документ чеканился на вашей кузне, мне и моим начальникам прямой расчет предъявить его правительству как достоверный. Вы ведь знаете… в наши времена это известно urbi et orbi… что наш министр Кавур мнил, будто держит Наполеона Третьего в кулаке. Он это мнил после того, как подослал к Наполеону графиню Кастильоне, женщину красивую, спору нет, и, конечно, француз без колебаний воспользовался ее расположением. Но со временем стало ясно: Наполеон не слушается Кавура. Выходит, графиня Кастильоне расточила свои красы понапрасну. Ну, разве что ей было в охотку. Однако не приличествует нам увязывать государственный интерес с шалостями гривуазной дамы. Очень важно, чтобы наш с вами государь, Его Величество, разочаровался в Бонапарте. Мы уверены, в самом скором времени Гарибальди или Мадзини, а может быть, оба сразу организуют поход в Неаполитанское королевство. Если, часом, эта вылазка увенчается успехом, Пьемонту предстоит незамедлительно вмешаться. Не оставлять же земли в руках заполошных республиканцев.

Чтобы вмешаться, придется пьемонтцам пройти по итальянскому сапогу через папские государства. Так вот. Надо настроить нашего монарха недоверчиво и враждебно по отношению к папе. А также чтоб он не сильно прислушивался и к рекомендациям французского императора Наполеона Третьего. Вот наши главные предварительные действия в интересах того, чтоб военный поход удался. Как вы поняли уже, дорогой адвокат, политика гораздо чаще определяется нами, покорными слугами государства, нежели теми, кто, по представлениям народа, предержит власть…

Этот рапорт — первая моя по-настоящему серьезная работа. Уже не стряпать фиктивные завещания по заказам частных лиц. Я составил политически сложный текст, способный повлиять на политику Сардинии и Пьемонта. Признаться, мною овладело тщеславие.

Тем временем пришел громовый 1860 год. Громовый для судеб страны, но не лично для меня. Я ограничивался бесстрастным слежением за событиями. Подслушивал праздношатающихся в кафе. Размышлял, что придется все глубже и глубже вкапываться в политику. Приходил к выводу, что самое перспективное для моих подделок — это те политические слухи, которые подслушаны в кафе, а не те вести, которые важно предсказываются в солидных газетах. Бездельники судачили, что великое герцогство Тосканское, герцогство Моденское, герцогство Пармское скидывают своих правителей. Так называемые папские миссии Эмилии и Романьи освобождаются из-под контроля папы. Ждали аннексии Королевства Сардинского. В апреле 1860 года вспыхнуло восстание в Палермо. Сплетничали, будто Мадзини написал главарям, что Гарибальди выступит им на помощь. Говорили: Гарибальди собирает людей, средства и оружие для военной экспедиции. И что бурбонский флот крейсирует в сицилийских водах, чтоб перерезать пути неприятелю. — А вы знаете, что Кавур использует доверенное лицо, Ла Фарина, для давления на Гарибальди?

— Ну что вы такое говорите. Министр объявил подписку для приобретения двенадцати тысяч винтовок, как раз таки именно для Гарибальди.

— А подписку-то запретили. Кто запретил? Королевские карабинеры, вот кто!

— Ну, прошу вас, не повторяйте это. Очень прошу. Кавур, наоборот, содействует, как может. И этот заем он поддерживает, как может.

— Ну еще бы. А уж винтовки-то им какие дают. Ведь не нарезные же «энфильды», которых ждал Гарибальди. А бросовые железяки. Нашим отважным воинам только можно будет пострелять из них жаворонков.

— Мне известно от людей, приближенных к двору, но не буду называть имен… Ла Фарина передал Гарибальди восемь тысяч лир и тысячу винтовок.

— Да. Хотя обещано было три тысячи. А две тысячи отхватил губернатор Генуи.

— А при чем тут Генуя?

— Сами подумайте. Не на ослах же гарибальдийцы отправляются в Сицилию. Гарибальди подписал контракт о приобретении судов. Он купил два корабля. Отправляются из Генуи. Откуда-то неподалеку от Генуи. Знаете, кто выступил гарантом выплаты? Гарантировали масоны, а точнее, генуэзская ложа.

— Да какие, к чертям, ложи! Масоны — выдумка иезуитов!

— Помолчали бы! О вас-то все знают: вы и есть самый явный масон!

— Тс-с… Из проверенного источника нам известно, что на подписании договора присутствовали (дальше шепотом) адвокат Риккарди и генерал Негри ди Сен-Фрон…

— А это еще что за субчики?

— Как, не знаете? (Шепот переходит в шелест.) Руководители Тайного отделения, точнее, Высшего Политического Надзора. Это служба осведомления Председателя совета… Это люди всемогущие, они важнее премьер-министра. Вот кто они. А вы: масоны, масоны… — Это вы ошибаетесь. Можно служить в Тайном отделении и в то же время быть масоном. Полезнее для работы.

Пятого мая стало гласно, что Гарибальди с тысячью добровольцев отплыл на кораблях, держа курс на Сицилию. Пьемонтцев там насчитывался хорошо если десяток. Имелись иностранцы, а также в великом количестве адвокаты, врачи, аптекари, инженеры и сельские помещики. Так называемых людей из народа среди них было мало.

Одиннадцатого мая гарибальдийские корабли пристали в Марсале. Куда смотрел бурбонский военный флот? Похоже, что этот флот напугался двух английских кораблей, патрулировавших в порту формально для защиты прав англичан, экспортирующих из Марсалы вино. Французы побоялись, что британцы встанут на сторону Гарибальди?

Короче, за какие-то считанные дни гарибальдийская «Тысяча» (так их стали сразу же называть) разбила бурбонцев под Калатафими и набрала новых солдат из местных волонтеров. Гарибальди провозгласил себя диктатором Сицилии на службе у короля Виктора-Эммануила Второго, а ближе к концу месяца они захватили и Палермо. — А Франция, Франция! Отчего же она молчит?

Франция, казалось, занимала позицию наблюдения. Хотя один француз, даже познаменитее Гарибальди, Александр Дюма, прославленный романист, на своем собственном судне «Эмма» поспешил поддержать свободолюбцев, везя им оружие и немало денег.

В Неаполе несчастный король Обеих Сицилий, Франциск Второй, в ужасе от побед гарибальдийцев и от предательства собственных генералов, поспешил обнародовать амнистию по политическим приговорам и заново принять статут 1848 года, который сам до этого отменил. Но опоздал. В его столице низы уже были обуяны смутой.

Как раз тогда, в начале июня 1860 года, я получил записку от кавалера Бьянко, с указанием быть готовым в двенадцать часов ночи. За мной заедет карета в нотариальную контору. Не самый общепринятый, конечно, час. Я чувствовал, что назревает любопытное дельце. В полночь, потный (в те дни жара до самых пяток прожигала туринцев), я ждал перед воротами дома. Карета с глухими стеклами, затянутыми занавеской. В ней кто-то сидел, непредставившийся. Мы приехали куда-то. Я чувствовал, что мы не слишком удалились от центра. Даже что-то мне подсказывало, будто карета несколько раз прокружила по тем же улицам. Мы высадились во дворе-колодце. Ободранные стены, типичный плебейский быт: чугунные решетки, балконы, навесные переходы в квартиры. Меня ввели в низкий лаз, за которым открылся длинный узкий ход. В конце этого хода еще одна небольшая дверь вела в подъезд совершенно иного здания. Простор, торжественная широкая лестница. Однако мы поднялись не по ней, а по задней, неказистой. Наконец мы в кабинете со штофными обоями. Большой портрет короля на стене, стол под зеленой ковровой скатертью. За столом четыре человека. Один из них был кавалер Бьянко. Он и представил меня остальным. Никто не протянул руки. Ограничились короткими кивками. — Садитесь, адвокат. Господин от вас по правую руку — генерал Негри ди Сен-Фрон. Слева от вас адвокат Риккарди. Напротив вас профессор Боджо, депутат парламента от Валенцы По.