Старый профессор постепенно увлекся и обрушил на голову сына водопад имен и фактов. Студент узнал, что основатель хасидизма Израиль бен Элизер родился в глухом местечке на границе Польши и Валахии. Он был сиротой, потом ему посчастливилось жениться на сестре бродского раввина, но он не сумел ужиться с богатыми родственниками и удалился в глухую деревушку в Карпатах. Бродя по горам, он приобрел познания в свойствах лечебных трав и в возрасте тридцати шести лет поселился в местечке Междибож. Там он «открылся миру» как учитель благочестия, приняв звучное имя Баал Шем Тов (Благой), или сокращенно, по первым буквам — Бешт. Он учил, что божественная сущность разлита во всей вселенной, следовательно, ничто и никто не может быть абсолютно плохим, ибо в каждом человеке есть частица Господа. Он говорил, что достичь слияния с Богом можно не многолетним изучением талмуда, а путем восторженной молитвы.

Брестский раввин Авраам Каценеленбоген гневно порицал последователей Бешта за то, что они «молятся и беснуются, перебегают с места на место, подпрыгивая как козы, раскачиваясь направо и налево; кладут земные поклоны, то опускаясь вниз, то поднимаясь ввысь; на небо восходят, в бездну спускаются, и все для того, чтобы поразить своими действиями простой народ и женщин». Бешт отвечал своим хулителям: «Тот, кто смеется над такими странными телодвижениями, подобен человеку, который стал бы смеяться над судорогами и страшными криками тонущего. Ведь и молящийся, совершая подобные движения, борется с волнами земной суеты, не дающими ему сосредоточиться на Божественном».

Последователи Бешта были в основном людьми небогатыми, простыми арендаторами — «ишувниками». Раввины и богачи презрительно называли хасидов словом «кат», что означало секта. Бешт предстал перед Ваадом Четырех Стран — Высшим Советом раввинов, которые с пристрастием допытывали его, откуда он взял свою пагубную ересь. В 1772 году виленский раввин Илия Гаон провозгласил «херем», то есть проклятие на хасидов. Правоверным иудеям запрещалось вкушать хлеб с хасидами, предоставлять им кров и вести с ними торговые дела. Литовские раввины на съезде в Зельве постановили «вырвать хасидов с корнем, как поклоняющихся идолам». Для последователей Бешта, которого раввины заклеймили как «губителя Израиля», вводились строжайшие кары. Была учреждена должность «тайного преследователя», в чьи обязанности входил неусыпный надзор за соблюдением проклятия. Однако тайным преследователем был назначен Моисей бен Аарон Сегал, оказавшийся скрытым хасидом. Он предупреждал единоверцев о принятых против них мерах.

Хасидизм постепенно распространился на Волыни, в Подолии, Литве, Польше, Бессарабии, Румынии и Венгрии. Как и во всяком религиозном учении, в нем произошли значительные изменения. Основатель хасидизма Бешт был простым и доступным человеком, он проповедовал устно и никогда не записывал своих поучений. Не таков был его преемник, честолюбивый талмудист и каббалист Доб Бер Межерический. Хасиды, совершавшие паломничества в Межерич, ждали выхода учителя целую неделю. За это время ловкие слуги Доб Бера выведывали у них подробности их жизни, и вот в субботу появлялся Доб Бер, облаченный в белоснежные атласные одеяния («цвет милости», по каббалистическим представлениям), и поражал паломников чудесной способностью угадывать ремесло и склонности каждого. Хасидские общины подчинялись цадикам — «праведникам». Основываясь на каббалистической формуле «праведник есть основа мира», Доб Бер сделал вывод, что цадик есть не только совершенный и безгрешный человек, но даже равен самому Моисею, ибо является живым воплощением Бога. Власть цадиков стала наследственной, так как один из хасидских авторитетов Элимелех Лизенский сделал смелое заключение, что «сын цадика свят еще от утробы матери, ибо он освящен божественными мыслями своего родителя в момент соития и может называться сыном Бога».

— Видишь ли, Володенька, я не знаток хасидизма, однако читал Григория Богрова, который в своих «Записках еврея» давал уничижительную характеристику духовным руководителям хасидов: «Цадики — это ядовитые паразиты, питающиеся телом и кровью своих бесчисленных жертв; это сеятели суеверия и тьмы; это бессовестные факторы на бирже религии; это коварные посредники между небом и землей; это торгаши райскими продуктами; это неизлечимый рак в наболевшем организме еврейской нации». Однако с течением времени острота разногласий хасидов со своими соплеменниками значительно сгладилась и почти сошла на нет. Когда-то хасидов можно было назвать возмутителями спокойствия, сейчас же они скорее ортодоксы, ревностно соблюдающие религиозные предписания. Насколько мне известно, существуют четыре династии цадиков, — перечислял профессор. — Садагурские, идущие от Доб Бера Межерического, Чернобыльские — потомки Нахума Чернобыльского, Столинские — наследники Аарона Карлинского, и Любавические — от Шнеура-Залмана из Ляд…

Профессор не закончил импровизированной лекции. Дверь кабинета с шумом распахнулась, и на пороге возникла горничная, молодая дивчина, недавно вывезенная с дальнего хутора и непривычная к городским порядкам. Она никак не могла научиться стучаться в двери и вламывалась в комнаты в самый неподходящий момент. Не переставая жевать набитым ртом, дивчина промямлила:

— Який-то пан зпытуе про молодого паныча.

— Какой пан?

— Та це ж вин, — ответила дивчина, тыча пальцем в человека за своей спиной.

Визитер был молодым еще господином в вицмундире, застегнутом на все пуговицы. Он вежливо наклонил голову, разделенную идеально ровным пробором:

— Простите меня за невольное вторжение. Я чиновник по особым поручениям при прокуроре киевской судебной палаты. Мне поручено пригласить студента императорского университета Владимира Степановича Голубева для беседы с господином прокурором судебной палаты.

— Не пойду! — отрезал Владимир.

— Пардон, как вас следует понимать? — всполошился чиновник.

— С вашим прокурором мне беседовать не о чем. Он сажает невинных людей, а убийцы гуляют на свободе.

— Ну, ну, Володенька, не горячись, — вмешался старый профессор, — все-таки неудобно манкировать приглашением.

Студента пришлось долго уламывать. Упрямо сжав губы, он слушал увещевания чиновника и поддался только тогда, когда отец попросил не осложнять ему и без того не простые отношения с властями.

— Надень мундир, — посоветовал отец.

— Еще не хватало наряжаться ради прокурора! — вскинулся студент. — Или пойду как есть, или с места не сдвинусь.

Франт в отчаянье оглядел ситцевую косоворотку навыпуск, в которой по теплому времени щеголял юноша, но был вынужден уступить. Вместе с чиновником по особым поручениям студент вошел в здание судебных установлений, пренебрежительно отметив, что в университете все гораздо грандиознее, и только фыркнул, заметив, как согнулся его провожатый перед кабинетом прокурора судебной палаты. Голубев никогда раньше не видел Чаплинского, но уже заранее был настроен против него. Хозяин кабинета вежливо поздоровался, однако его приветствие возбудило в студенте еще большее недоброжелательство и заставило вспомнить отцовскую поговорку о «ляхах с голубой кровью и собачьей бровью». Впрочем, Голубев сразу понял, что главным в кабинете был сухощавый господин, представившийся вице-директором уголовного департамента министерства юстиции. «Ишь ты, с каким значением он выговаривает свою фамилию! Лядов! Как будто мы в Киеве обязаны знать имена всех петербургских бюрократов», — раздраженно думал он, пока вице-директор, придерживая его под локоть, провел студента к большому кожаному дивану.