Мои однополчане подошли к Севастополю только 9 ноября 1941 года и заняли вместе со всей 25-й стрелковой дивизией позиции длиной 12 км в третьем секторе обороны, то есть на Мекензиевых горах, между реками Бельбек и Черная, примерно в двадцати – двадцати пяти километрах от города. Это были возвышенности, поросшие лесами, перемежавшиеся довольно глубокими впадинами, называемыми здесь «балками». Например, Темная балка, расположенная близко к Камышловскому оврагу, или Мартыновская балка возле Мартыновского оврага. Находилось там и несколько татарских деревень: Камышлы, Бельбек, Биюк-Отаркой, Залинкой, Дуванкой, а также – узловая железнодорожная станция «Мекензиевы горы». На высоте более 300 метров над уровнем моря располагался хутор Мекензия, иногда обозначаемый на картах как «Лесной кордон № 2». Хутор в конце XVIII столетия действительно принадлежал контр-адмиралу Российского императорского флота Томасу Мак-Кензи, по своему происхождению шотландскому горцу.

Огневые рубежи для защитников Севастополя к тому времени были уже подготовлены: окопы, ходы сообщения, землянки, блиндажи, артиллерийские и пулеметные ДОТы (долговременные огневые точки) и ДЗОТы (дерево-земляные огневые точки). Бойцы и командиры 54-го стрелкового полка, 287-го стрелкового полка, Третьего полка морской пехоты и Седьмой бригады морской пехоты, которые теперь входили в состав нашей дивизии, получили приказ встать на один-два километра западнее хутора Мекензия, ранее захваченного немцами.

Прибыв на позиции полка, я надеялась увидеть всех своих сослуживцев в добром здравии, поскольку ничего не знала о том, как в конце октября проходили бои на севере полуострова. Но на командном пункте вместо майора Матусевича, известного всем нам по одесской обороне, меня встретил майор Петраш Василий Иванович, переведенный к нам из 31-го полка, где он до сего времени командовал батальоном. На мой вопрос о Матусевиче Петраш ответил, что тот ранен, но, вероятно, скоро вернется в полк. Далее мой путь лежал на командный пункт первого батальона. Здесь вместо капитана Сергиенко я увидела незнакомого мне лейтенанта, худого, высокого, лет тридцати пяти, явно из запаса. Представившись, я передала ему документы. Он бегло просмотрел их, потом поднял на меня суровый, недовольный взгляд:

– Командиром взвода стать хотите, товарищ старший сержант? Разве вы сумеете?

– Не мне это решать, товарищ лейтенант, а командованию.

– Какое командование вы имеете в виду? Я, например, против того, чтобы женщины занимали строевые должности в армии. Вы – снайпер, вот и стреляйте по фашистам. А командовать будут те, кому положено, – он небрежно бросил мои документы на стол.

– И кому положено, товарищ лейтенант? – я не собиралась сдаваться.

– Мужчинам, конечно…

Однако лейтенанту Григорию Федоровичу Дромину пришлось поумерить свои амбиции. Очень доходчиво ему объяснили, что решение о таковом моем назначении принял даже не командир 25-й дивизии генерал-майор Коломиец, а главнокомандующий Приморской армии генерал-майор Петров. Естественно, от этого мои отношения с нынешним командиром первого батальона не улучшились. Правда, Дромин оставил меня в покое. Вместе с тем он не собирался меня ни хвалить, ни ругать, ни тем более – награждать.

От КП первого батальона извилистая лесная тропка вела к позициям второй роты. Хорошие, глубоко врытые в землю блиндажи соорудили на Мекензиевых горах армейские саперы. При входе в один из них я столкнулась с ефрейтором Федором Седых. То-то было радости! Мы по русскому обычаю троекратно обнялись. Неважно выглядел мой старый боевой товарищ: сильно похудел, осунулся, имел легкое ранение левой руки. Тотчас нагрели в котелке воды для чая, достали сахар и сухари, сели разговаривать.

Мрачные картины рисовал Федор.

На позициях Красной армии под Ишунью фашисты вошли в соприкосновение с нашими частями 24 октября. Наши стойко отбивались и ходили в контратаки. Но постепенно превосходство противника в артиллерии и авиации дало себя знать. К тому же плохо были подготовлены огневые рубежи. Советские войска размещались почти в открытой степи. Капитан Сергиенко, например, получил тяжелое ранение в ногу с раздроблением кости от прямого попадания мины на КП батальона, который занимал простой окоп, и был отправлен в глубокий тыл. Под артогнем противника полегла почти половина второй роты. О снайперском ее взводе и вспоминать не стоит. В полку осталось человек 600–700 при штатном составе мирного времени в три с небольшим тысячи бойцов и командиров.

«Слева от 95-й дивизии наступал Разинский полк 25-й дивизии… – впоследствии вспоминал один из участников этой боевой операции Л.Н. Бочаров. – Хорошо начали “разинцы”. Пошли дружно, под “ура”, взяли фашистов в штыки. Вторую роту поднял в атаку секретарь полкового партбюро Семяшкин. Больше сотни гитлеровцев перебила третья рота. Ее командир старший лейтенант Еременко был ранен, но продолжал руководить боем… Приморцы дрались в Крыму с той же беззаветной отвагой, что и под Одессой, где были всего восемь дней назад. Однако чувствовалось – первый наш успех непрочен. Пехоту очень слабо поддерживала артиллерия: мало подтянули батарей, да и снарядов не хватало. Атаке предшествовал лишь пятнадцатиминутный огневой налет. В воздухе не было нашей авиации. Все говорило о поспешности, неподготовленности начатого наступления… В полдень 26 октября наступали уже немецкие войска, поддерживаемые большим количеством самолетов и танков. В следующие дни враг, наращивая свои силы, развивал успех…»[16]

Добрым словом мы с Федором помянули капитана Сергиенко. Пока он начальствовал первым батальоном, всем нам жилось неплохо. Почему, мы даже не задумывались. Опытный, умелый офицер, внимательный к нуждам подчиненных, но вместе с тем и требовательный, он пользовался у бойцов безграничным уважением. Командиры полка подполковник Свидницкий, затем майор Матусевич тоже прислушивались к его советам.

Для меня Иван Иванович был как ангел-хранитель, причем в сфере весьма деликатной. Не открою тайны, если скажу, что служба женщин в армии имеет свои особенности. Их поведение в мужском коллективе должно быть ровным, строгим, безукоризненным: ни с кем никогда никакого кокетства. Но жизнь есть жизнь, и бывало, что трудности возникали. Создавали их отнюдь не рядовые солдаты, а «товарищи офицеры», пользуясь положением командира и пунктом Устава о том, что приказ командира должно выполнить и за неисполнение его отвечать по законам военного времени. Это у нас называлось «приглянуться». Потому я предпочитала больше времени проводить на передовой, пусть и под огнем противника. Здесь шанс попасть на глаза какому-нибудь любвеобильному обладателю трех-четырех «кубарей» или «шпал» на петлицах воротника (то есть среднему и старшему комсоставу) оставался минимальным. Если же таковое и случалось, то комбат Сергиенко прямо спрашивал у соискателя: «Что тебе от нее нужно?» Почему-то никто не отваживался отвечать ему честно. На том история с ухаживаниями, щекотливыми разговорами и непристойными предложениями, как правило, заканчивалась.

К сожалению, я не знаю дальнейшей судьбы этого смелого и благородного человека…