сейчас режиссера Школьникова, он бы сразу понял, что тот явно недоволен жизнью. Для этого было достаточно посмотреть на его кислую мину. Весь разговор Штайнмана с Покровской режиссер наблюдал по специальной внутренней камере, и, надо сказать, особого удовольствия от её визита, он не испытал.

Когда на него впервые вышли с предложением съемок фильма про последнего Царя, он сначала всячески отказывался, но люди, стоящие за проектом, назвали ему такую сумму, что сказать «нет» было просто нелепо. К тому же, и делать ничего было не надо. Просто поездить поснимать в местах, где когда-либо проживала царская фамилия и организовать пиар-кампанию по продвижению фильма на широкий экран. Если бы ему сказали, что на его хвосте повиснет депутатская проверка, то он бы не стал связываться ни за какие деньги. С него хватило и той девицы, которую заказчик послал к ним консультантом по съёмкам. Её ледяное лицо и холодная усмешка до сих пор стояли в глазах. Школьников был трусом и свою трусость считал не пороком, а самым главным своим качеством, позволявшим ему стойко держаться на плаву киноиндустрии и лавировать между различными творческими группировками.

Но трусость – это не значит истерика, в которую ударился его помощник сразу после ухода Покровской.

– Всё пропало! – верещал он, – Она сюда пришла с проверкой, если выяснится, что мы…

– Молчи, дурак! – оборвал его Школьников. – У них нет ни малейшего повода. Думаю, что Покровская действует по собственной инициативе. Я свяжусь с генералом Адашевым. Он подскажет, как нам поступить.

Они оба сгруппировались перед большим экраном. Школьников набрал код на клавиатуре и вошел в специальную программу, которую получил, когда с ним связались заказчики. Он пользовался этим способом связи только в особых случаях, сейчас, как раз был такой. По крайней мере Школьников на это надеялся, иначе…

Настройка, запрос. Ответ получен и был удовлетворён. В начале экран ярко замерцал, а потом сформировался в фигуру человека, сидящего в офисном кресле.

– Я же говорил, что сам с вами буду связываться, – громыхнул голос.

Школьников, откашливаясь, даже не заметил, как у него пересохло в горле. Он хлопнул рукой по руке. Если честно, то он надеялся, что с течением времени научится разговаривать с их нанимателем, но пока надежды на это не было. Кроме того, по мере съемок фильма и приближения срока его выхода, редкие сеансы связи становились всё более выводящими из равновесия. Школьников почувствовал, как язык прилип к гортани. Он даже слова не мог сказать.

Естественно, этой его минутной слабостью воспользовался Штайнман, чтобы устроить истерику.

– Всё пропало! – завопил он – к нам явились с проверкой фильма! Ваши планы пошли прахом, съемки надо сворачивать! Мы не можем идти против власти, если Покровская узнает правду…

Истерика была остановлена одним взглядом их собеседника.

– Значит, вы готовы пойти против меня – холодно сказал голос – я поражен, – он помолчал. – Школьников, я хочу, чтобы этот слизняк больше никогда не попадался мне на глаза.

К режиссеру словно бы вернулся дар речи, но приказывать Штайнману не пришлось, потому как директор с отменной прытью, пятясь назад скрылся за дверью кабинета. Слизняк, охарактеризовал компаньона Школьников, он был совершенно согласен с определением Адашева.

Его собеседник подождал пока за директором закроется дверь, затем продолжил.

– Ситуация неудачная, но не смертельная, – сказал он, – вы просто должны ускорить реализацию наших планов. Приступайте к получению прокатного удостоверения на фильм.

Школьников поежился, ему очень хотелось быть невидимым и неслышимым.

– Конечно, господин генерал, – промямлил он, – но…

Быть абсолютным подхалимом у любой политической силы – было второй натурой Школьникова, а подхалимаж не купишь, к этому нужно иметь талант, воспитанный долгой работой в шоу-бизнесе.

– Но, быть может, это не самый удачный момент для подобных действий, – боязливо сказал он, – возможно отсрочка…

– Заверяю вас, что это ваш звездный час, – ответил собеседник, – небольшой скандал вокруг фильма лишь укрепит ваше положение смелого и независимого режиссера. Никто более не посмеет оспаривать ваш авторитет.

– Но при всем уважении, – сказал Школьников, – я все ещё не понимаю вашей заинтересованности? Не поймите превратно, мы, конечно, вам благодарны, но мы не до конца понимаем вашу цель.

Генерал усмехнулся.

– Цель? – произнес он. – Мне кажется, она, у нас с вами, общая – изменить мир. Сделать его свободным и независимым? Разве, у вас, она какая-то другая?

Это было сказано таким тоном, что иного выхода, кроме как согласится, что, да такая, не было.

– Мы полагаемся на вашу милость, господин генерал, – проворковал Школьников, – А как быть с депутатом?

Проецируемой экраном картинке сложно стать тёмной, тем не менее у Школьникова усиленно складывалось мнение, что фигуру его собеседника заволокло черным дымом.

– Им не следовало впутываться в эту историю, – холодно произнес генерал, – убейте, – потом поразмыслив добавил, – немедленно!

Изображение померкло. Генерал закончил разговор, оставив Школьникова размышлять над сущностью их странного союза. Режиссеру было очень некомфортно и страшно.

* * *

Вечер подкрался тихо и незаметно, как это обычно бывает в теплое время года. Ольвия отдыхала от дневной жары, погружаясь в морскую синюю тишину, которая приносила с собой долгожданную прохладу. «Арнис» слушала эту тишину. Впервые за много дней она слушала спокойную тишину, которая не будет нарушена гулом снарядов или стрекотом пуль, и ей хотелось просто остаться здесь навсегда и просто слушать эту тишину.

Дом Анны Щербатовой представлял собой двухэтажный сруб, состоящий из горизонтально уложенных традиционно друг на друга брёвен, что называется «в лапу» и в «в чашу» и был похож на сказочный терем. Он был полностью украшен богатой резьбой, наличниками на окнах и подзором под балконом второго этажа. Внутри дом был стилизован под обстановку начала XX века. Темный деревянный паркет, обои белого цвета с какими-то васильками. На стенах висели небольшие картинки эпохи модернизма. Простая и добротная мебель: ломберный столик, софа, которая была прислонена к большому трюмо и несколько выставленных в ряд стульев. По бокам стен были приставлены резные деревянные лестницы, которые вели на балкон, кругом обводивший гостиную. Балкон соединялся большим проемом, который вел в широкую залу, украшенную резным потолком и стенами темно-зеленого цвета. В ней можно было наблюдать фортепьяно, стоявшее в самой середине и несколько столиков, накрытых скатертями, на которых стояли тарелки с фруктами и бокалы с шампанским. Зала заканчивалась резной же дверью, ведущей на внешний балкон. В отличии от светлой гостиной, это помещение было практически не освещено, кроме нескольких бра на стенах. Основным же светом служил большой камин, придающий комнате домашний уют.

Надышавшись вечерним воздухом, «Арнис», зашла внутрь и устроившись в укромном уголке стала