Реальный мозг выполняет ту же функцию: преобразует информацию об окружающей среде в адаптивные фенотипы. Мозг человека, возможно, и уникален в своей способности обрабатывать информацию, представленную в символьной форме (как утверждал Дикон; Deacon 1999), но это не меняет ни его главной функции, ни функционального назначения тех видов деятельности, которые мотивируются мышлением людей. Если человек сознательно создает копье, чтобы защищаться от хищников, с какой стати нам отказываться от вывода о том, что копье для того и создавалось? Потому что его делали преднамеренно?

Предложенное Эльстером различие между функциональным и интенциональным объяснением выглядит столь странным, что читатель может поинтересоваться: не допустил ли я ошибки, излагая его позицию? Рассмотрим, как он сам объясняет поведение компаний, нацеленных на максимизацию прибылей (Elster 1983, 57–58). Как известно, Чикагская школа экономики установила, что компании максимизировали прибыли, но сотрудники этих компаний по большей части были не осведомлены об особых действиях, посредством которых достигался успех. Выяснив это, экономисты решили, что образ действия, приводящий к успеху, развился благодаря отбору: сотрудники не знают, чем именно отличаются их компании, а лучшая компания побеждает худшую. Была и другая возможность для рассуждений: сотрудники распознают успех и подражают ему даже тогда, когда не понимают, что именно к нему ведет. В последнем случае лучший образ действий распространяется благодаря имитации, а не выживанию и воспроизводству компаний. По мнению Эльстера, функциональное объяснение здесь может быть только одно: чисто эволюционный процесс, приводящий к появлению победителей и побежденных в вопросе выживания и воспроизводства. Даже распространение путем подражания уже лежит в сфере интенциональных объяснений. Но это все равно что сказать, будто смысл копья необъясним его назначением, когда его создатель и обладатель знает, что делает! Но разве это так? Даже если создатель копья слепо подражает другому владельцу копья, приносящему домой больше добычи – разве суть копья от этого меняется?

Возможно, именно эволюционистское разграничение двух объяснений, ультимального и проксимального, поможет нам избежать этого абсурдного вывода – и в то же время сохранить различие, которое, как я предполагаю, пытается провести Эльстер. Наш первый и главный вопрос будет поставлен так: можно ли считать, что объект исследования для чего-то предназначен – и задуманы ли его свойства так, чтобы достичь того или иного эффекта? Копье – оно копье и есть, как бы его ни делали – хоть путем целенаправленных и долгих размышлений, хоть путем слепого подражания, хоть путем еще более «слепого» процесса неравной борьбы индивидов за выживание и воспроизводство. Следующий вопрос: благодаря какому процессу возник объект – или какая его создала сила? Рука Бога, естественный отбор или некий организм, который и сам появился в ходе отбора? Поразительно, сколь легко, даже не зная ответа на второй вопрос, ответить на первый. Уильям Гарвей открыл функцию сердца и системы кровообращения за столетия до Дарвина, и был неправ в отношении действующей силы, которая их «спроектировала», но совершенно верно определил функцию сердца. Чикагская школа экономики выяснила, что фирмы стремятся максимизировать прибыли – и ей незачем было решать, подражают они для этого друг другу или просто друг друга поглощают. Вот потому и нужно считать преднамеренное мышление не альтернативой функциональному объяснению, а одним из нескольких возможных проксимальных механизмов, непосредственно создающих функцию.

Если «проектирующей» силой выступает организм, то на первый план выходит новый ряд вопросов. В том, что касается людей, нам, возможно, особенно захочется узнать, можно ли приписать функцию психическим процессам, которые у Эльстера отнесены к категории «преднамеренных». Так, различие, проводимое им для видов объяснения, остается для нас важным. Но его вполне можно оценить по достоинству – и при этом избежать его странных последствий, иными словами, представлений о том, будто различие между функциональным и интенциональным объяснением носит непреодолимый характер.

Скрытые и явные функции

Несмотря на мое несогласие с Эльстером, в определенном смысле он корректно интерпретирует дебаты о функционализме. Сторонники этой концепции не просто указывали на наличие функций у преднамеренного поведения – это и так было совершенно очевидно, – но и заявляли, что имеются скрытые функции принятых обычаев и общественных институтов, и эти скрытые функции не являются продуктом сознательного преднамеренного мышления. Если сформулировать позицию Эльстера в эволюционистских терминах, она сведется к тому, что феномен сознательного мышления служит только проксимальным, или же непосредственным, механизмом, благодаря которому наша жизнь становится целесообразной. По мнению Эльстера, вне нашей осведомленности нет никаких скрытых функций, а те, что есть, всегда осознанны. И если эта позиция верна, то функционализм как интеллектуальную традицию можно считать мертвым.

Впрочем, эта позиция совершенно несостоятельна, и это показывают эволюционистские принципы, очерченные в главе 1. Функциональность в человеческой жизни можно объяснить по меньшей мере тремя проксимальными механизмами, действующими вне механизмов сознательного целеполагания, на которых делает акцент Эльстер. Эти проксимальные механизмы таковы: (1) психологические процессы, протекающие на индивидуальном уровне под порогом сознательного понимания; (2) процессы, протекающие на групповом уровне, в которых личности принимают участие, сознательно не зная о своих ролях; (3) непрерывные процессы культурной эволюции.

Что касается индивидуальной психологии, Эльстер, несомненно, расценивает психическую активность животных и неосознанную психическую деятельность людей как простые формы обучения по ассоциации – и потому существование неосознанных намерений для него просто немыслимо:

К несчастью для Эльстера, тенденция в когнитивной, эволюционной и социальной психологии неуклонно уходит от представленного им взгляда к признанию существования более сложных, более специализированных неосознаваемых систем обработки информации как у людей, так и у прочих животных. Причем тенденция зашла так далеко, что само понятие сознания стало сомнительным и спекулятивным (Allman 1999; Damasio 1994; Deacon 1998; Rolls 1998). Индивидуальное поведение переполнено скрытыми функциями – еще задолго до уровня групп.

В отношении психологии групп нужно сказать, что туманные концепции «социальных организмов» и «группового интеллекта» в течение нескольких минувших десятилетий были легкой добычей индивидуализма и редукционизма, вроде как практичных и расчетливых. Однако я уже показал, что схемы, которые мы связываем с «разумом», могут так же легко, как в сети нейронов, существовать и в сети личностей, когда группы становятся единицами отбора. Уже известны примеры из жизни общественных насекомых, и, возможно, их найдут и у людей – правда, прежде чем мы сможем это увидеть, видимо, стоит прийти к решению о том, что групповой «интеллект» у людей вообще возможен[30]. В любом случае, чем сильнее задействованы личности в групповом интеллектуальном процессе, тем менее вероятно то, что они этот процесс осознают.