Миссис Робертс, моя первая учительница, была толстощекой, как бурундук, и укладывала волосы в подобие черного шлема. Она предоставила мне — одной лишь мне — полный доступ к библиотеке, что заставило меня думать, что в библиотеку пускают лишь самых привилегированных и, значит, я заслужила привилегию.

Не преувеличивая, скажу, что за всё детство так не гордилась, как тогда, когда миссис Робертс написала мне характеристику, где назвала меня «веселой».

Я еще не понимала, что имеет в виду мама, говоря, что они с отцом не развелись, а просто не живут вместе. Я не понимала, как это — быть одной семьей и жить в разных домах, далеко друг от друга. Это не укладывалось в моей голове. Но одно я знала точно: дети должны быть веселыми. Этот посыл внушался нам постоянно и не оставлял места для сомнений. Правда, миссис Робертс, возможно, об этом не догадывалась. Или воспринимала меня как несчастное дитя развода. Я об этом не знала.

Когда она написала ту характеристику, мне было шесть. Я жила с братом и матерью, а отца потеряла. По пути в школу мы с братом любили ходить мимо дома престарелых. Старики, большинство которых казались нам абсолютными психами, бродили по лужайке в своих халатах. В школьном автобусе каждый должен был садиться на свое место. Меня посадили рядом с девочкой, которая никогда не мыла голову, и пахло от нее так же затхло, как было у меня в душе.

Моя лучшая подруга Бриджет приехала в Маниту из Сиэтла и осталась ночевать. Мы решили вместе принять ванну. Пока та наполнялась теплой водой, Бриджет плескалась и болтала без умолку. Я разделась, встала в ванной и начала пйсать.

Бриджет завизжала:

— Клерси! — Это было мое прозвище, которое мне совсем не нравилось. — Гадость!

Ворвалась моя мать. Гадости в ее вахту были недопустимы.

— Клер, прекрати немедленно.

Но я стояла и пйсала, а теплая желтая струйка стекала по ногам. Было очень приятно.

— Прекрати! — Я видела, что они просто в бешенстве, но, признаться, и сама к ним особо теплых чувств не питала.

По выходным мы садились на паром и ехали в Сиэтл повидаться с отцом. На пристани мама отпускала нас, как голубей; мы ехали одни, а папа ловил нас с другой стороны. Они по-прежнему твердили, что не разведутся.

Мама подвинула столик к камину и усадила нас с братом.

— Будем ужинать у огня, — бодро прощебетала она. — Это весело, и нам не повредит смена обстановки.

Может, хватит уже менять обстановку?

Мама обошла гостиную и выключила весь свет. Огонь в камине пылал, на кофейном столике был накрыт ужин. Мы сели на пол и стали есть. На полу! Для нашей мамы это было радикальное отступление от правил.

Рядом с тарелками стояли маленькие мисочки с тушеными помидорами. По крайней мере, мама сказала, что это тушеные помидоры. А так блюдо напоминало кровавые ошметки.

— Попробуйте кусочек.

— Нет.

— Всего один, маленький.

Я подцепила вилкой волокнистый мокрый кусок помидора, скривившись, поднесла его ко рту и блеванула прямо в очаг. Брата тоже сразу вырвало — он даже ни секунды не раздумывал, как человек, знающий ответ на вопрос. Наша гостиная на минуту стала похожа на сцену из фильма ужасов: темнота, красные языки пламени, рвота.

Наблевавшись всласть, мы почувствовали себя превосходно. Почистили зубы в тесной маленькой ванной с плиткой на стенах, толкаясь и хихикая, пока мать выгребала камин, убирала посуду и готовила для нас хлеб с маслом и молоко. Как для котят. Невысокие волны бились о бетонный волнолом, и этот звук был серым в ночи.

В моих воспоминаниях этот случай несколько раз менял окраску. Долгое время он казался мне просто смешным: нас вырвало. Потом я внушила себе, что таким образом наши тела открыли правду о наших чувствах, то есть чувствовали мы себя из рук вон плохо. Незадолго до того меня стошнило в машине Ларри, и теперь вот снова подавленные эмоции вырвались на свободу. Мне нужно было выпустить накопившееся, тем или иным способом. Нам не разрешали разговаривать о том, что родители собираются разводиться, поскольку они настаивали, что этого не произойдет, — вот мы и проявили свое мнение на этот счет так, как могли.

Но есть третья версия этой истории. Она про то, как моя мать развела камин, передвинула столик, приготовила ужин, выключила свет и пригласила детей в гостиную, чтобы по-особенному провести вечер, чтобы устроить им праздник. И когда я думаю об этом с такой точки зрения, думаю о маме в сером доме в Маниту, о том, как она пыталась создать что-то новое, приятное для нас, развеселить — тогда моё сердце готово разорваться.

Мы сидели за длинным столом, который, как и остальные столы на пароме, был привинчен к полу болтами. Паром ехал быстрой, беззвучной громадиной, как всегда. Папа устроил игру в настольный футбол: с каждого края стола поставил по две алюминиевые банки с расстоянием между ними примерно шесть дюймов. Это были ворота. Другую банку мы гоняли по столу и пытались забить гол. Нам было очень скучно в кабине парома, где время замирало и погода прекращала существование.

Мама читала книгу или курила, или разговаривала с нами, или изумлялась сообразительности моего брата. Мы ехали домой. Переезжали обратно в Лорелхерст. Жизнь в Маниту не удалась. Эксперимент провалился.

Вернувшись, я узнала, что Бриджет с Мари переехали. Они теперь жили в городке к югу от залива. Все как будто потеряли свое место. И хотя мы снова нашли свое, всё там было уже не так, как раньше.

Папа по непонятной нам причине переехал в домик на пляже в Маниту, а потом еще дальше к западу, в залив Лемоло на полуострове Китсап, где поселился в крошечной хижине под кроной земляничного дерева, на абсолютно плоской полоске пляжа, идеально подходившей для того, чтобы бросать камушки. Память о месяцах, проведенных в Маниту, постепенно стерлась до обрывочных воспоминаний: серый пляж, волны бьются о бетонную стену; путь до остановки школьного автобуса с братом; выйдут или не выйдут сегодня чокнутые из дома престарелых на лужайку гулять в халатах? Струйка мочи, бегущая по моим ногам в ванной, ощущение, что я избавляюсь от чего-то, что должно быть запрятано внутри, и радость освобождения.

В Лорелхерсте с нами поселился Ларри. Он спал на диване в гостиной. (Что за безумные понятия о приличиях управляли этими людьми? Что за извращенная, стройная иерархия того, что «принято» и считается «порядочным», существовала в голове у моей матери? С другой стороны, я сама спала на том диване, он очень удобный.) В то время я усвоила важный урок: то, как наша жизнь выглядит со стороны, какой кажется, не имеет ничего общего с правдой. Правда была в том, что мать и отец продолжали твердить: «Мы не в разводе. Мы по-прежнему одна семья».

В гостях у подруги Бобби Френч, которая жила в трех домах и напротив, я сидела за непривычно торжественным кухонным столом. Полотняные салфетки? Для полдника? Я уминала виноград, объясняя, что в нашем доме виноград запрещен из-за бойкота[14]. С тех пор как Бриджет и Мари переехали, я гораздо больше времени стала проводить с Бобби.