Фонари или факелы горели почти у каждого дома в окрестностях покинутого им трактира, а посему, мгновение подумав, Курт свернул в проулок по левую руку от себя, где мрак сгущался плотнее и возможным преследователям предоставилось бы больше искушений, связанных с его персоной. Следить за ним, иметь желание устранить или захватить и не воспользоваться такой возможностью – просто глупо. Одинокий человек, бредущий в полнейшей темноте, усталый и настолько беспечный, что идет пешком, игнорируя относительную безопасность высоты седла…

Курт так и не сумел понять, как это могло произойти, не успел услышать шагов, не заметил ни единого движения до того, как чья-то рука перехватила его за локти, заведя далеко за спину, а рот, прижав голову затылком к чьему-то плечу, зажала ладонь в замшевой перчатке, пахнущей сухой мягкой кожей.

Курт рванулся, пытаясь вывернуться вниз и в сторону, как учили, как умел, как всегда получалось до сих пор, и – не вышло теперь, словно он был прикован к крепко вкопанному в землю столбу даже не цепью – железными обручами, не двинувшимися ни на волос.

«Отыщете чертова кровососа»…

Человек не мог подкрасться так тихо. Не мог напасть так внезапно. Не мог захватить его врасплох – так. Не мог удержать – с такой силой…

Курт дернулся снова – конвульсивно, судорожно, бездумно, позабыв все, чему учили и что знал, понимая, что выбиться не сумеет; держащие его руки не разжались, не шелохнулись, а захвативший его – не отступил, даже не покачнулся от его рывков.

«Глупо, – пролетело в мыслях, словно стайкой осенних сухих листьев. – Единственный и неповторимый Курт Гессе, гроза малефиков, молодая надежда Конгрегации, – убит стригом на темной улице Ульма в первый же час своего расследования. Глупо и бессмысленно…»

Он зажмурился, напрягшись, уже предощущая, как в шею входят острые, как иглы, зубы, понимая, что сделать не может – ничего…

– Итак, – вдруг прошелестел у самого уха тихий, похожий на шорох, шепот, – теперь, когда вы завершили ваши упражнения, майстер инквизитор, и убедились в том, что освободиться не сможете, предлагаю вам бросить эти подергивания. К чему совершать бессмысленные действия, вы согласны?

Курт окаменел, не умея собрать мысли вместе, не понимая, что происходит, почему он все еще жив, для чего это существо говорит с ним…

– Будем считать, это «да», – констатировал шепот. – А теперь, майстер инквизитор, я попрошу вас выслушать меня очень-очень внимательно. Я понимаю, что вам сейчас не по себе, однако же соберите остатки самообладания для того, чтобы воспринять мои слова и осмыслить их. Итак. В эту минуту вы – всецело в моей власти. Одно маленькое усилие пальцев – и я сверну вам шею при желании. Я могу убить вас в любой момент; ведь вы это понимаете. Мог бы, если бы намеревался это сделать. Я дам вам время это осознать, – с подчеркнутым дружелюбием добавил стриг, умолкнув на мгновение, и продолжил: – Надеюсь, вы не поддались панике совершенно и в состоянии связно мыслить. Повторю на случай, если вы недопоняли: ваша смерть не входит в мои планы. Теперь второе. Я предпочитаю говорить, глядя собеседнику в глаза… а к прочему, у меня нет никакого желания стоять еще полчаса в темном переулке, срамно прижавшись к дрожащему мужскому телу. Посему, майстер инквизитор, сейчас я отпущу вас. Не вздумайте кричать или бежать, а также предупреждаю: не хватайтесь за оружие. Повредить мне вы не сможете – даже если допустить чудо и предположить, что вам по чистой случайности удастся нанести мне рану. Тем не менее, мой камзол стоит двух ваших месячных жалований с премиальными, и его починка обойдется еще в один месяц вашей напряженной работы. Такую мелочь, как рубашка из египетского шелка, я не упоминаю… Я не скряга, но не намерен входить в траты лишь из-за того, что у приезжего следователя сдали нервы. Подведем итог, майстер инквизитор. Попытка нападения бессмысленна. Я хочу лишь поговорить с вами. А теперь я убираю руки, и мы продолжим нашу беседу.

Когда держащие его ладони исчезли, Курт метнулся в сторону, развернувшись к стригу лицом и пытаясь заставить себя не пятиться назад; пальцы позорно подрагивали, замерев на полдвижении к рукоятям, а горло отказывалось родить хоть один внятный звук.

– Рад, что вы не впали в панику, – кивнул стриг. – Уберите руку от арбалета, майстер инквизитор, не нагнетайте ситуацию. Кроме того – подумайте: разве вы успеете его хотя бы разложить?

Он стоял в пяти шагах напротив, стоял спокойно, словно беседуя с приятелем, повстречавшимся воскресным утром на торжище, расслабленный и непринужденный – тот самый одинокий юнец в шитом золотом узком платье по последней моде. Так вот чей взгляд не давал ему покоя этим вечером…

– А теперь, майстер инквизитор, – произнес тот уже без былой раскованности в тоне, – покажите Печать. Быстро, – повысил голос стриг. – У меня впереди долгая жизнь, но я не желаю провести ее, стоя в этом переулке. Покажите Печать.

Курт стоял неподвижно еще два мгновения, собираясь с силами, собираясь с духом, и, срываясь пальцами с крючков, расстегнул куртку, повернувшись полубоком и пытаясь держать неподвижного стрига в поле зрения.

– Хорошо, – кивнул тот. – А теперь покажите руки.

Курт подчинился нехотя, чувствуя, как испуг уходит, сменяясь раздражением на собственную беспомощность и это принужденное послушание; сдернув одну за другой обе перчатки, он стиснул их в кулаке, сжатом до боли в костяшках, и поднял взгляд к лицу перед собою, лишь теперь, когда на него не падал отсвет очага, заметив его неестественную бледность.

– Шрамы старые, – кивнул стриг и тяжело вздохнул, словно получивший печальное известие родственник. – Три с половиной локтя росту, темно-русые волосы, карие глаза; Знак за номером тысяча двадцать один, ожоги на кистях рук, плечо рядом с Печатью прострелено… Приметы – четче некуда; так стало быть, знаменитый Гессе Молот Ведьм? Что вы делаете в Ульме, майстер инквизитор?

«Знаменитый Гессе»?..

Итак, его здесь знают. И его ждали. Он оказался прав…

– А откуда, – не сразу заговорил Курт внезапно охрипшим, севшим голосом, – взялось это противоестественное убеждение, что я стану тебе отвечать?

Стриг тихо рассмеялся одними губами – лицо осталось бесстрастным и серьезным, а в голосе пробилось легкое раздражение, когда тот заговорил, приблизясь на шаг.

– Ну, – предположил он угрожающе, – я мог бы сказать, что выбор у вас, майстер инквизитор, невелик. Что вы по-прежнему в моих руках – фигурально выражаясь, что я по-прежнему в любой момент могу снова заключить вас в крепкие дружеские объятья, избежать коих вы не сумеете и вырваться из которых не сможете. Что оторву вам голову, как цыпленку, если не добьюсь нужного ответа… Только это бессмысленно, майстер Гессе, верно? Вы ведь юноша заносчивый, самонадеянный и – отчаянный. В безвыходной ситуации вы готовы держаться до последнего, а попытки принуждения вас только раззадоривают. Посему… Как вам такой резон: сейчас я попросту исчезну. Этому вы тоже помешать не сможете. Я исчезну и оставлю вас стоять посреди этого переулка, как полного дурака. И более вы меня никогда не увидите. Вы ведь от любопытства задохнетесь, майстер инквизитор, и проклянете себя за то, что не воспользовались моментом, когда у вас была возможность со мною побеседовать. Сгодится вам такая причина?.. А теперь я повторю вопрос: что вы забыли в Ульме?