– Я ждал этого почти три года… Понимаете, о чем я?

Чего уж тут не понять.

– Скажите-ка мне… А вам не приходило в голову, что я могу отказаться?

Он удивился и, кажется, неподдельно:

– Но это же просто абсурд.

– Почему?

– Черт возьми, да по всему. Отказаться от таких денег?

– Представьте себе, что деньги для меня не играют такой роли, как вам кажется.

Он продолжал внимательно разглядывать меня, сбитый с толку не столько сутью моих слов, сколько тем, как они прозвучали. Мне показалось, что морщинки вокруг его глаз словно застыли, окаменели.

– Большую ошибку совершите, – заметил он, словно делясь плодом сложных размышлений.

«Нет, – подумала я. – Ошибку совершаешь ты. Вот прямо сейчас. И уже вторую за вечер. О Вероне я уж и не говорю».

– Знаете, что я вам скажу? Дайте мне подумать.

Он убрал локти со стола, откинулся на спинку, осмысляя услышанное. Было заметно, что это ему нелегко.

– Парочка, которая приставлена ходить за мной, мне не нравится, – сказала я, облегчая ему процесс. – Ни он, ни она. Это было неприятно.

Он все еще глядел на меня изучающе и пытливо. А произнеся:

– Неприятности могут быть куда больше, – совершил третью и решающую ошибку.

У него дурные привычки, поняла я. Деньги, власть, злоба, застарелые комплексы и веские личные мотивы – гибель сына и страстное желание расквитаться за нее. Я была бы готова поэтому проявить снисходительность, но дело в том, что у меня тоже есть привычки, и одна из них – я терпеть не могу, когда мне угрожают. Да, есть привычки. И мотивы тоже есть. Так что я сделала такое, в чем, вероятно, вскоре буду раскаиваться. Вдумчиво, словно проводя химический опыт, я полила чек вином. А когда подняла глаза на Бискарруэса, в его глазах увидела ярость.

– Зря вы это сделали, – заметил он холодно. – Такая женщина, как вы… с вашими-то…

– С чем?

– Вкусами.

– При чем тут мои вкусы?

– Это делает вас уязвимой.

– Уязвимой, вы сказали?

– Сказал.

Я медленно поднялась, оставив мокрый чек на столе.

– У меня создалось впечатление, что вы отвыкли… Вас, вероятно, уже давно не посылали в известное место?

Я люблю Неаполь. Если не считать Стамбул, это единственный восточный город, географически находящийся в Европе. Город без комплексов. Покуда такси везло меня с Центрального вокзала вдоль старых черных стен, сложенных еще в пору испанского владычества, сияющее Средиземноморье врывалось на шумные, переполненные машинами и людьми улицы, где красный сигнал светофора или «кирпич» – не запрет, а всего лишь ненавязчивое предложение. Когда такси остановилось у дверей моего отеля, я взглянула на счетчик и сравнила цифру с той, что запросил с меня водитель.

– Что же вы меня грабите-то?

– Что?

Я показала на счетчик:

– Я ведь не американская или немецкая туристка. Я испанка. Зачем же меня грабить?

Таксист был поджарый, с черными крашеными волосами, слегка взбитыми надо лбом на манер кока, с тонкими подбритыми усиками, какие обычно носят предатели в старых черно-белых фильмах. Худые руки были сплошь в татуировках, а в ухе посверкивал маленький брилльянтик.

– Испанка?

– Да.

– Мне нравится «Реал Мадрид».

Он вышел из машины и открыл мне дверцу. Руку с тремя золотыми перстнями на пальцах прижал к своей шелковой сорочке в области сердца. На другом запястье блестели часы и толстая цепь-браслет, тоже золотые.

– Я не граблю вас, синьора. Вот хоть коллег моих спросите, – он показал подбородком на остановку такси на углу. – Спросите их, кто таков «граф» Онорато.

Он был, что называется, оскорблен в лучших чувствах. Я покорно пожала плечами и протянула ему две бумажки по десять евро, которые он с меня требовал. Он гордо отказался:

– Вы ошибаетесь на мой счет и на счет Неаполя! Я не возьму с вас денег!

Я заспорила, не желая принимать таких благодеяний, таксист стоял на своем. Потом я, извиняясь за свою нечуткость, пыталась засунуть купюры ему в карман, а «граф» Онорато сопротивлялся и, время от времени оборачиваясь к швейцару, с улыбкой наблюдавшему за нашим единоборством, скороговоркой выпаливал несколько слов на неаполитанском диалекте – видно, призывал его в свидетели поношения, которому подвергался. Это было по-настоящему забавно, а разрешилось все, когда я уплатила ему тридцать евро за то, что стоило десять.

– Если понадобится такси, я к вашим услугам, синьора, – сказал он на прощание, сунул мне визитку и, с ревом рванув с места, скрылся в потоке.

– Он в самом деле граф? – спросила я швейцара, подхватившего мой чемодан.

– Семейное прозвище, – объяснил тот, все еще улыбаясь. – По наследству от отца досталось. Большой мошенник был и выдавал себя за графа, пока его не упрятали в Поджореале.

– Куда?

– Так называется наша тюрьма.

Я остановилась в «Везувии», благо все расходы оплачивал Маурисио Боске и грех было не воспользоваться такой возможностью. На этом этапе, особенно после происшествия в Вероне и неприятного разговора с Бискарруэсом, я не испытывала никаких угрызений совести, когда раздвинула шторы в роскошном номере и увидела под балконом Лунгомаре, а перед собой – замок Дель’Ово и Неаполитанскую бухту, за которой на голубовато-сером горизонте угадывались Капри и побережье Сорренто. Разобрала чемодан, подключила ноутбук к Интернету и все утро работала. Потом сделала несколько телефонных звонков, спустилась, попросила у портье план города, разложила его по столу на террасе ресторанчика напротив отеля, где обедала, наслаждаясь почти весенним теплом, и тщательно изучила. Потом выпила две чашки кофе, вышла и совершила долгую прогулку до площади Беллини. Время от времени, останавливаясь у витрины или на светофоре, я словно бы невзначай оглядывалась, проверяя, не следят ли за мной. Ничего подозрительного не заметила, но в таком городе, как Неаполь, ручаться нельзя.

Нико Паломбо обитал в просторной студии типа лофт с великолепным окном на юг, откуда за крышами и террасами виднелась звонница собора Сан-Пьетро. Кроме запахов свежей краски и политуры весь дом был буквально пропитан атмосферой напряженного творчества. К стенам прислонены большие картины в подрамниках, рабочий стол на чурбаках завален листами ватмана и картона. В раковине вперемежку с немытой посудой громоздились флаконы из-под растворителя, аэрозоли, перепачканные краской склянки. Из музыкального центра, погребенного под грудой дисков, неведомый мне рэпер на неаполитанском диалекте и чрезвычайно напористо призывал разбомбить остров Лампедуза вместе со всеми иммигрантами. Missili, missili[39], – требовал он без обиняков, перемежая слова выразительными звукоподражаниями типа «пумба-пумба» – это означало разрывы бомб, накрывших цель, – и «буль-буль-буль» – это, вероятно, Лампедуза погружалась в море. Ну или я так поняла.