К десяти вечера 8 июля министры собрались у Горемыкина, и началось томительное ожидание фельдъегеря с царским указом о роспуске I Думы. Но время близилось к полночи, однако высочайший указ всё не привозили. Нервную обстановку этого ожидания и последующие события ярко описал генерал Герасимов, находившийся у премьера вместе с членами правительства: «Столыпин нервничал. Беспокойство передавалось даже Горемыкину. Около полуночи Горемыкин решил позвонить Трепову. С квартиры последнего ответили, что он – у Царя. Телефон перевели в канцелярию Царя. Позвали Трепова. Горемыкин попросил его сообщить, подписан ли указ. Сухо, с явным неудовольствием в голосе (вспомним, что дворцовый комендант до последнего отстаивал создание чисто кадетского правительства. – Авт.), Трепов ответил:

– Относительно указа мне ничего не известно.

Этот ответ только усилил тревогу. Горемыкин говорил:

– Не может быть, чтобы Государь изменил своё решение. Он мне совершенно твёрдо и определённо обещал и дал полномочие предпринять нужные шаги.

Но это не успокаивало. Попросили секретаря позвонить в походную канцелярию Царя и узнать, не выехал ли фельдъегерь… Из походной канцелярии ответили, что фельдъегерь не выезжал. Тревога усилилась. Горемыкин уже поднял вопрос о том, как быть, как отменить принятые меры. Вывести военный караул из Таврического дворца было ещё можно, хотя это, конечно, стало бы известно и поставило бы правительство в очень неприятное положение. Но как убедить газеты не печатать офииального сообщения о роспуске Государственной думы? Сидели как на похоронах. Наконец, уже на рассвете вошел дежурный секретарь и радостно сообщил: «Прибыл только что фельдъегерь», – и передал Горемыкину пакет. Иван Логгинович торопливо вскрыл его, развернул его и радостно заявил:

– Слава Богу, подписаны.

Все облегчённо вздохнули. Это были указы о роспуске Думы и о назначении Столыпина».

Позднее один из кадетских лидеров – Василий Алексеевич Маклаков следующим образом оценил роспуск I Думы: «Первая дума претендовала на то, чтобы её воля считалась выше закона… победа правительства над думой оказалась победой конституционных начал и Столыпин мог бы продолжить то дело, которому Дума не сумела служить».

И ещё… Нельзя не задаться чрезвычайно важным вопросом: знал ли Столыпин о том, что одновременно с роспуском I Думы он будет назначен царем председателем Совета министров? Можно уверенно ответить на этот вопрос отрицательно – для него назначение было не менее неожиданным, чем для остальных членов кабинета. Об этом, в частности, свидетельствует (объясняя, в том числе, и мотивы, вынудившие министра внутренних дел согласиться на новое назначение) и Извольский, оставленный Столыпиным министром иностранных дел и в новом правительстве: «Решение императора не только распустить Думу, но в то же самое время поставить Столыпина во главе правительства вместо Горемыкина было поистине coup de teatre (неожиданное событие. – Авт.), которого никто не ожидал и меньше всего сам Горемыкин. Это нужно отнести на счёт личной инициативы Николая II, который надеялся этим путём ослабить впечатление, связанное с роспуском Думы. В действительности это назначение было полумерой: оно не удовлетворило никого. Партии оппозиции, не исключая и умеренных либералов, рассматривали этот акт как прелюдию к полному уничтожению манифеста 1905 года, в то время как реакционеры, раздражённые отставкой Горемыкина, которого они считали жертвой, враждебно относились к назначению человека, связанного, по их мнению, с либеральным движением.

Что касается Столыпина, он был застигнут врасплох. Он работал вместе со мной, с величайшей искренностью подготавливая образование коалиционного кабинета, в котором он был готов занять второстепенное место под руководством человека, пользующегося доверием Думы, но он не считал себя достойным принять роль главы правительства. Момент был слишком критический, чтобы с его стороны было проявлено какое-либо колебание, и после аудиенции у императора на следующий день после роспуска он не имел другого выбора, как принять тяжёлую обязанность, возложенную на него. В то же самое время он принял её при условии, что два министра, Стишинский (Александр Семёнович Стишинский – главноуправляющий землеустройством и земледелием, сторонник сохранения крестьянской общины. – Авт.) и Ширинский-Шихматов (Алексей Александрович Ширинский-Шихматов – обер-прокурор Святейшего Синода. – Авт.), которые были наиболее одиозны благодаря их реакционным настроениям, будут уволены в отставку. Он также удержал за собой право изменить в дальнейшем состав кабинета, введя в него членов Думы и Государственного совета в соответствии с нашим общим планом».

Остаётся только добавить, что Столыпин оказался прав и роспуск I Думы действительно прошёл практически безболезненно. Ни одного вооружённого выступления или сколько-нибудь крупной забастовки не произошло. Правда, 108 депутатов распущенного первого российского парламента выехали в Выборг (на территории Великого княжества Финляндского имперская полиция не могла арестовать лишённых депутатской неприкосновенности думцев без согласия местных властей) и 9 июля выпустили воззвание с призывом к населению оказать гражданское неповиновение властям: «Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную Думу. Ни одного дня Россия не должна оставаться без народного представительства. У вас есть способ добиться этого: Правительство не имеет права без согласия народного представительства ни собирать налоги с народа, ни призывать народ на военную службу. А потому теперь, когда Правительство распустило Государственную Думу, вы вправе не давать ему ни солдат, ни денег».

Однако никакого отклика в стране Выборгское воззвание не вызвало и Столыпин имел все основания насмешливо охарактеризовать его как «детскую игру».

Отметим также, что политика Столыпина в отношении парламента всех созывов расценивалась многими современными ему политиками и журналистами как образец государственного подхода. На следующий день после смерти главы правительства «Новое время» поместило на эту тему материал, который, на наш взгляд, исчерпывающе объясняет позицию премьера по отношению к Государственной думе, без чего нельзя в полной мере понять всю столыпинскую политику реформ. Процитируем эту интереснейшую статью: «Столыпин выдвинулся и определился в Думе. Но, в то же время, он в значительной степени определил собой Государственную думу. Если Государственная дума в настоящее время работает и законодательствует, то этим она, до известной степени, обязана Столыпину. Столыпин интуитивно «чувствовал» Государственную думу. С самого первого же выступления основной тон был взят им совершенно правильно. Если вчитаться в ту первую речь, которую он произнёс по запросу о действиях чинов охранного отделения, то мы найдём в ней целый ряд мелких чёрточек, в точности соответствующих тому облику большого государственного деятеля, который в последующие годы укрепился, развился и сделался популярным в России, но который в Первой государственной думе не был иным, чем во Второй и Третьей.

«…Оговариваюсь вперёд, что недомолвок не допускаю и полуправды не признаю». Относительно действий Буатовского, царицынского полицмейстера и калязинской полиции расследование «передано в руки суда»; и если суд «обнаружит злоупотребления, то министерство не преминет распорядиться соответственным образом». Всякое упущение в области служебного долга «не останется без самых тяжёлых последствий для виновных». Но каковы бы ни были проступки и преступления отдельных подчинённых органов управления, правительство не пойдёт навстречу тем депутатам, которые сознательно стремятся дезорганизовать государство. «Власть – это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка, поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластие, нельзя не считать опасным безвластие». «Бездействие власти ведёт к анархии; правительство не может быть аппаратом бессилия». На правительстве лежит «святая обязанность ограждать спокойствие и законность».