А поездка вышла довольно интересной, улыбнулся Кристофер, куда интереснее, чем я рассчитывал.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать. — Карл-Эрик был заметно раздражен. — И что ты вообще хочешь?

— Что тут не понять? — Они стояли в комнате для стирки, куда Розмари мягко, но решительно увела мужа. — Роберт не вернулся.

— Я это заметил, — буркнул Карл-Эрик. — Стол накрыт, закуска готова, во всяком случае, Эстер сказала, что готова, все сидят за столом и ждут. Ты хочешь сказать, что мы должны позволить этому мерзавцу испортить весь праздник?

— Это твой сын, — чуть не зарычала Розмари, но взяла себя в руки. — Думай, что говоришь, Карл-Эрик.

— Здрасьте! Чуть не пятьдесят лет я думал над каждым словом… когда-нибудь этому надо положить конец. Я хочу не думать, о чем говорю, а говорить, что думаю. Можешь зарубить это на носу.

Что это с ним? — удивилась Розмари, но волнение не дало ей углубиться в анализ.

— Возьми себя в руки, — сказала она. — Я обнаружила еще кое-что.

— Ну да, конечно. И что же это такое ты обнаружила? Уже почти полседьмого, больше ждать нельзя. Не только я — все теряют терпение.

— А обнаружила я вот что, — нарочито медленно сказала Розмари. — Роберт вообще не ночевал дома. Его не было всю ночь.

— Что за глупости! Конечно, он ночевал. Где ему еще ночевать? Вон и машина его стоит у ворот. — Я знаю, что машина на месте.

Розмари подошла совсем близко к мужу и посмотрела ему в глаза. Другого способа определить, сколько стаканчиков глёгга он принял у камина, она не знала.

— Слушай меня внимательно, Карл-Эрик, — твердо сказала она. — Роберт в своей постели не спал. Я положила под подушку его старую пижаму и полотенце, но он к ним и не притронулся — лежат, как я их положила. Он исчез еще с вечера. Даже не ложился.

В глазах Карла-Эрика промелькнуло беспокойство. От него сильно пахло глёггом.

— А ты говорила с Кристиной и… остальными? — спросил он. — По-моему, мы пошли спать, а они долго еще сидели и разговаривали.

— Ни с кем еще не говорила. Я обнаружила это пять минут назад.

Карл-Эрик с мрачным видом расправил плечи:

— Значит, надо поговорить. Может быть, он сказал им, куда направился так поздно.

— А ты что по этому поводу думаешь? У меня, например, совершенно нет настроения садиться за стол.

— А мобильник? Позвони ему на мобильник! — догадался Карл-Эрик.

— Уже звонила. Раз шесть-семь, не меньше. Мобильник, судя по всему, отключен — после трех сигналов включается автоответчик.

Карл-Эрик разочарованно вздохнул:

— А его чемодан? У него же был с собой чемодан!

— Так и лежит в комнате. Карл-Эрик…

— Да?

— Как ты думаешь, Карл-Эрик… с ним ничего не случилось?

Карл-Эрик Германссон преувеличенно громко откашлялся и попытался расхохотаться:

— Глупости. Что может случиться с Робертом в Чимлинге? А теперь пошли к столу. Он наверняка появится, а если не появится, устроим после ужина семейный совет. Сейчас не время. Согласись, сейчас не время.

— Сейчас не время, — устало повторила Розмари. — И в самом деле, можно сделать так, как ты говоришь.

Они пошли в гостиную. Карл-Эрик остановился в дверях, словно ему внезапно открылось истинное положение вещей и он решил раз и навсегда определить свое к этому отношение.

— Ты должна знать, Розмари, — сказал он. — Ты должна знать: я чертовски устал от Роберта. Если бы он опять убрался в Австралию, я только возблагодарил бы Бога.

— Не думай, что я это не поняла, Карл-Эрик. — Розмари резко повернулась и пошла в кухню. Настал час подавать блины с красным луком, сваренной на пару спаржей и двумя сортами икры зубатки — черной и красной.

Говорились речи.

Подняв бокал поданного к блинам рислинга, юбиляр произнес длинный тост. Вся футбольная команда, сказал он, более чем желанные гости за этим столом. При этом он имел, очевидно, в виду и себя самого, и отсутствующего Роберта, и Эстер Брельдин в кухне, иначе никак не набиралось одиннадцать человек. Это знаменательный день, пояснил он. И для него, и для Эббы. Сорок лет — человек в расцвете сил, ему остается еще лет десять до срединного пункта в жизни. А шестьдесят пять вовсе не означает, что человек совершил посадку и никогда больше не взлетит. Это прежде всего означает, что он достиг цели. Забил, так сказать, свой гол, если продолжать использовать спортивную метафоричность.

На длинном и вряд ли правильном слове «метафоричность» Карл-Эрик слегка запнулся, чего с ним обычно не бывало. Розмари опять подумала, не болен ли он. Лучше было бы сказать «спортивные метафоры». Или, на худой конец, «спортивная метафорика». Что-то в Педагогическом Столпе было не так.

Но он продолжал еще минут двадцать, не меньше. Говорил о шведской школе, как она развивалась под его наблюдением с 1968 года, провозгласил здравицу Истинным Знаниям, которые не продают себя жадным сибаритам рынка и не дают случайным чечениям себя увлечь (хотел сказать «течениям», машинально отметила Розмари).

— Добро пожаловать! — заключил он свою речь, отпил глоток вина и принялся за блины.

После этого подали седло косули с овощами, с крошечными маринованными луковками, желе из черной смородины и грушами дюшес. Настал черед Лейфа.

Его тост распался на три части.

В первой части он долго рассказывал малопонятную историю о продавшице из мясного отдела «Консума» с необыкновенно большой грудью.

Потом секунд двадцать говорил комплименты жене и ее ни с чем не сравнимым добродетелям, а под конец сообщил, что, с его точки зрения, Карлу-Эрику никогда не дашь шестидесяти пяти. Шестьдесят четыре с половиной, не больше.

За сыром Розмари внезапно заплакала, встала и вышла из-за стола. Вернувшись, извинилась — не могу совладать с чувствами, в кои-то веки собралась вся семья, и вообще…

В этот неловкий момент неожиданно встал Хенрик и спел а капелла что-то вроде итальянской серенады. Это было очень уместно. Ему бурно аплодировали, и настроение заметно улучшилось.

Наконец подали десерт — груши со взбитыми с коньяком сливками. И под самый конец высокопарную, хотя и безличную благодарственную речь произнес Якоб. (А что удивляться, подумала Кристина, откуда у него взяться чему-то личному, господи… сколько раз я это слышала.) Для такого случая даже Эстер Брельдин вытащили из кухни и вручили ей бокал малаги.

Настало время кофе, торта и подарков.

Главный подарок для Эббы — сервиз известной английской марки: глубокие и мелкие тарелки, блюдца, кофейные и чайные чашки, различные блюда и миски под предводительством роскошной супницы. Помимо этого она получила пригласительный билет в «Ясугари» в Хассельуддене — тридцатиминутный массаж на горячих камнях и роскошный ужин — и еще один билет в салон красоты «Сельма Лагерлёф» в Сунне. Она там уже была дважды, но, естественно, промолчала.