если уж на то пошло, только раззадорил. Он валяет дурака, стараясь развеселить ребят, и его озадачивает, что они в лучшем случае слабо усмехаются или сдавленно хихикают. Он тычет в Билли Биббита, сидящего напротив него, и говорит с заговорщицким видом:

— Эй, Билли, салага, помнишь тот раз, когда мы с тобой в Сиэтле подцепили тех двух мокрощелок? Один из лучших загулов в моей жизни.

У Билли, смотревшего в свою тарелку, глаза лезут на лоб. Он открывает рот, но не может сказать ни слова. Макмёрфи поворачивается к Хардингу.

— Они бы ни за что нам просто так не дали, чтобы прямо с ходу, только они оказались наслышаны о Билли Биббите. Билли «Таран» Биббит, так его звали в те дни. Эти девки были готовы отчалить, но одна смотрит на него и говорит: «А ты тот самый Билли «Таран» Биббит? Знаменитый десятидюймовый?» А Билли потупился и покраснел — вот как сейчас, — и они не устояли. И помню когда мы устроились с ними в отеле, такой женский голос от кровати Билли. «Мистер Биббит, вы меня разочаровали; я слышала, у де… де… де… делай со мной что хочешь!»

И Макмёрфи ухает, хлопает себя но коленям и щекочет Билли большим пальцем, а Билли до того покраснел и расплылся в улыбке, что мне кажется, он сейчас отрубится.

Макмёрфи говорит, что, по большому счету, единственное, чего не хватает в этой больнице — это пары сладеньких мокрощелок. Здешняя постель — лучшая из всех, в каких он спал, а стол какой шикарный накрывают. Ему невдомек, почему здесь все такие мрачные.

— Только гляньте на меня, — говорит он ребятам и поднимает бокал на просвет. — Это мой первый бокал апельсинового сока за пол года. Ё-о-оксель, хорошо-то как. Что мне давали на завтрак на работной ферме, как по-вашему? Чем потчевали? Что ж, могу рассказать, на что это было похоже, но названия не подберу; утром, днем и вечером — черные горелки с картошкой, похожие на кровельную мастику. Одно скажу точно: это не был апельсиновый сок. Гляньте на меня: бекон, хлеб, масло, яйца, кофе — лапочка на кухне даже спросила, хочу я черный или белый — и здоровый! большущий! холодный бокал апельсинового сока. Да, мне хоть приплати, я отсюда ни ногой!

Он берет добавки всего подряд, назначает свидание девушке, наливающей кофе на кухне, как только его выпустят, и хвалит повариху-негритянку за румяную яичницу — лучшую в его жизни. Кукурузные хлопья дают с бананами, и Макмёрфи берет себе целую гроздь и говорит мелкому черному, что поделится с ним, а то у него заморенный вид, а черный косится в сторону сестринской будки и говорит, что санитарам не положено питаться с пациентами.

— Против правил?

— Так-точь.

— Не повезло.

И он очищает и съедает один за другим три банана прямо под носом у черного и говорит ему, что всегда готов для него свистнуть бананчик.

— Только скажи, Сэм.

Доев последний банан, он хлопает себя по животу, встает и направляется к двери, но путь ему преграждает большой черный и говорит, что пациенты, согласно правилам, должны сидеть в столовой до семи тридцати. Макмёрфи таращится на него, не веря своим ушам, затем смотрит на Хардинга. Хардинг ему кивает, и тогда Макмёрфи пожимает плечами и возвращается на свое место.

— Не стану же я правила нарушать, ёлы-палы.

Часы на стене столовой показывают четверть восьмого — врут, будто мы пробыли здесь всего пятнадцать минут, когда ты уверен, что прошло не меньше часа. Все уже доели, откинулись на спинки и глядят, как минутная стрелка ползет к семи тридцати. Черные уносят заляпанные подносы овощей и выкатывают двух стариков, мыть из шланга. Почти каждый второй в столовой опускает голову на руки, рассчитывая вздремнуть, пока не вернутся черные. Больше делать нечего — ни тебе карт, ни журналов, ни мозаик. Остается только спать или на часы смотреть.

Но Макмёрфи не может сидеть смирно; ему надо чем-то себя занять. Погоняв пару минут крошки ложкой по тарелке, он решает, что созрел для чего-то поинтересней. Засунув большие пальцы в карманы, он откидывается на спинку и прищуривается на настенные часы. Затем трет нос.

— А знаете… те старые настенные часы напоминают мне мишень на стрельбище в форте Райли[13]. Я получил там свою первую медаль — «Меткий стрелок». Глаз-алмаз Макмёрфи. Кто хочет поставить жалкий доллар, что я не попаду этим кусочком масла аккурат в центр циферблата, ну или просто в циферблат?

Собрав три ставки, он поддевает ножом свой кусочек масла и пуляет в часы. Масло шмякается о стену дюймах в шести левее часов, и все подшучивают над Макмёрфи, вынуждая выложить три доллара. Кто-то пытается выяснить, как там его звали в армии — Глаз-алмаз или Глаз-промаз, когда в столовую возвращается мелкий черный, и все замолкают, уткнувшись в свои тарелки. Черный что-то чует, но не знает что. И наверно, никогда бы не узнал, если бы не старый полковник Маттерсон, который огляделся по сторонам и, увидев масло на стене, направил на него свой перст и изрек своим размеренным, грубым голосом очередное изречение, просветив всех собравшихся.

— Масло… это рес-пуб-ли-канцы[14]…

Черный смотрит, куда указывает полковник, и видит масло, сползающее по стене, как желтая улитка. Он моргает на масло, но ничего не говорит и даже не смотрит на пациентов, чтобы выяснить, кто это сделал.

Макмёрфи что-то шепчет острым за столом, и они кивают ему, затем кладет на стол три доллара и откидывается на спинку. Все поворачиваются и смотрят, как масло сползает по стене: дернется, замрет, снова тронется с места, оставляя за собой блестящий след. Все смотрят молча. То на масло, то на часы, то снова на масло. Стрелка уже не стоит на месте.

Масло достигает пола где-то на полминуты раньше семи тридцати, и Макмёрфи отыгрывает три своих доллара.

Черный просыпается, отводит взгляд от жирного следа на стене и говорит, что мы можем идти, и Макмёрфи выходит из столовой, убирая деньги в карман. Он кладет руки на плечи черному и не то ведет его, не то несет к дневной палате.

— Полдня уже долой, Сэм, дружок, а я только отыгрался. Надо наверстывать. Как насчет достать колоду карт, которую вы для надежности убрали под замок, и посмотреть, смогу ли я перекричать репродуктор.

Бо́льшую часть утра Макмёрфи наверстывает за блэкджеком, и