Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Думаю, это не имеет к данному следствию никакого отношения, – сказала Роза.
Обвинитель повернулся за помощью к судье.
– К данному следствию имеет отношение абсолютно все, – строго сказал судья.
– Так какую женщину вы собирались в шутку отравить? – повторил обвинитель.
Моя сестра горестно вздохнула и призналась:
– Жену Мэла Рэндона.
Зрительный зал ахнул.
– Что? – удивился обвинитель.
– Вы записали, что это все было в шутку? – разволновалась моя сестра.
– О да, – ухмыльнулся обвинитель, – мы это учли. Но скажите, чем эта женщина мешала жить вам и вашей сестре Анне Лассаль, которая присутствует здесь на скамейке обвиняемых?
– Протестую, – сказал мой адвокат, – вопрос не по существу.
– Наше дело настолько специфично, – сказал судья, – в нем абсолютно все вопросы являются вопросами по существу.
– Так чем же эта дама мешала жить вашей сестре? – не унимался обвинитель.
Я видела, как моя сестра Роза нашла взглядом Мэла Рэндона и стала виновато на него смотреть. На что Мэл Рэндон только слегка кивнул моей сестре, у него все равно не было выбора.
Роза, заручившись поддержкой Мэла Рэндона, стала честно рассказывать все, что знала.
– Моя сестра Анна Лассаль и этот человек Мэл Рэндон любят друг друга, – сказала Роза, чуть не плача.
– Ах! – сказал зрительный зал.
– И как давно продолжается их любовь? – спросил обвинитель.
– Больше двадцати лет.
Тут у зрительного зала глаза и вовсе на лоб полезли.
– Больше двадцати лет? – не поверил своим ушам судья.
Обвинитель покровительственно помахал ему рукой, мол, он сейчас сам во всем разберется. Зрители сидели, практически не дыша, им нельзя было пропустить и слова из столь вопиющих подробностей.
– Что мешало все эти годы вашей сестре, которая присутствует тут на скамейке обвиняемых, и этому человеку Мэлу Рэндону быть вместе? – спросил обвинитель.
– Больная жена Мэла Рэндона, – вздохнула моя толстая сестра Роза.
– Ух, ты! – громко сказал кто-то в средних рядах.
– Чем им мешала больная жена Мэла Рэндона? – спросил обвинитель.
– Протестую, – вскочил мой адвокат.
– Отклоняется, – отмахнулся от него судья.
Он облокотил на пухлую руку толстый подбородок и увлеченно внимал делу.
– Мэл Рэндон очень ответственный человек, – сказала моя сестра, – он не мог бросить жену в таком больном состоянии.
– Ваша честь, я не понимаю, какое это может иметь отношение к нашему делу, – опять встрял мой адвокат.
Он вскакивал каждый раз, как резиновый мячик, и мешал суду.
– Это имеет к нашему делу очень прямое отношение, – опять отвлекся судья.
– И как отреагировала подсудимая Анна Лассаль на ваше предложение отравить больную жену Мэла Рэндона? – постарался не отвлекаться от темы обвинитель.
– Она мне ничего не ответила, – развела руками в стороны моя сестра.
– Но хоть как-нибудь обвиняемая Анна Лассаль отреагировала на ваше предложение? – стал выяснять подробности обвинитель.
– Она молча встала и вышла из дома на улицу, – подробно сообщила суду моя сестра.
– У меня больше нет вопросов к этому свидетелю, – сказал довольный обвинитель.
Настала очередь моего адвоката.
– Как вы думаете, – спросил он сестру, – почему женщина, даже не пытавшаяся в течение всех этих лет убрать с дороги соперницу, в конце концов якобы оказывается способной убрать ненужного человека на пути своей племянницы?
– Протестую, – лениво встал с места обвинитель, – раздумья свидетеля по данному поводу к делу не относятся.
– Протест принимается, – сказал судья и сладко зевнул.
Еще почему-то я запомнила выступление своего соседа Фила Хаггарда.
– Я знаю Анну Лассаль больше двадцати лет, – сказал Фил Хаггард, – она не могла так поступить.
– Как вы уже поняли, – сказал обвинитель, – ваши личные размышления по поводу данной ситуации суд учитывать не может, так что, будьте добры, изложите нам какие-нибудь факты по существу. Не было ли у вас, например, когда-нибудь разговоров о ядах или об отравлениях с подсудимой Анной Лассаль?
– Я и так говорю по существу, – твердо сказал Фил, – у Анны всегда была собственная философия в этой жизни. Она считала, что все должно идти так, как идет, и люди в любой ситуации остаются сами собой, а их чувства остаются их чувствами. И как бы далеко ни находились от людей точки приложения их чувств, для полноценной внутренней жизни людей это обстоятельство ничего не меняло.
– Все слишком запутано, – поморщился обвинитель, – будьте добры, поясните, – абсолютно безразличным голосом попросил он.
– Анна столько лет могла любить человека, который не был ежесекундно рядом с ней. Но смысл жизни для нее все равно не был утерян. Ее смысл жизни был именно в том, что в ее жизни была эта любовь. И на большее она не претендовала, потому что, как я уже сказал, она всегда воспринимала эту жизнь такой, как есть. Так почему вы думаете, что для своей племянницы Анна Лассаль смогла бы сделать то, в чем вы ее пытаетесь тут обвинить?
– А может, она как раз вполне могла это сделать именно потому, что за долгие годы в корне усомнилась в жизнеспособности своей философии?
– Анна никогда не могла в этом усомниться, потому что в этом подходе к жизни, к людям и к чувствам всегда была суть этой женщины.
Обвинитель больше не мог это выносить.
– Прошу прощения, – сказал он Филу Хаггарду, – но ваши личные догадки по поводу сути обвиняемой никак не могут быть приняты судом.
Обвинитель и судья понимающе посмотрели друг на друга и одобрительно друг другу кивнули.
* * *
Дальше был вызван давать показания Мэл Рэндон. Проходя мимо меня, он незаметно подмигнул мне, и мне стало гораздо легче.
– Припомните, пожалуйста, были ли у вас с подсудимой когда-нибудь разговоры о ядах или отравлениях? – вежливо попросил его обвинитель.
Мэл Рэндон посмотрел на меня, а я на него.
Я вспомнила, что в самом начале лета что-то говорила ему в этом духе. Это было тогда, когда мы с ним устроили пикник на берегу реки за городом, у Мэла была собрана огромная корзина продуктов, и я спросила, не мог ли в нее кто-нибудь подбросить яду для нас с ним. Я посмотрела на Мэла и поняла, что он тоже об этом вспомнил.
Да мало ли обыкновенный человек в своей жизни может говорить что-либо подобное. Что ж, теперь все эти слова суд будет притягивать за уши к процессу?