окопы. Подъехали к полуразрушенному снарядами зданию школы на краю села и засели в уцелевшем подвале.

Это было как раз в канун христианского праздника рождества (в сочельник). Связисты в маскировочных белых халатах подтянули по снегу провода к немецким окопам метров на 100—120 и на деревьях, возвышавшихся над редким кустарником, укрепили несколько мощных радиорупоров.

Немцы, время от времени запускавшие в небо осветительные ракеты, ничего не заподозрили, пока в морозной тиши из рупоров не разнесся по окрестностям интернациональный лозунг: «Пролетариен аллер лендер, ферайнихьт ойх!» Сейчас же над немецкими окопами взвилась и повисла на парашюте зеленая «свеча» — ракета, за ней другая, и сделалось светло, как от четырех лун. Между тем мощные рупоры передавали сводку Совинформбюро о сокрушительном разгроме немецких армий под Москвой и призывы к солдатам-немцам сложить оружие.

Агитацию перемежали, в виде кратких позывных, куплетиками из популярной немецкой песенки «Их хаб майн херц им Хайдельберг ферлёрен» («Я потерял мое сердце в Гейдельберге»). Были зачитаны передовая «Правды» в немецком переводе, корреспонденции с других фронтов. Ждали, что противник ответит минной атакой по селу, однако на бугре и за бугром царило молчание: немцы слушали радио, лишь непрерывно заливая снежное поле мертвенным заревом «свечей».

Радиопередача длилась минут двадцать, после чего ее организаторы выбрались из импровизированного блиндажа и возвратились на машине в политотдел армии. Наутро туда вернулись связисты с рупорами, и с ними приехал комиссар полка, сообщивший, что немцы на его участке перед рассветом отошли без боя на пять километров. На попытки радистов приписать успех себе комиссар, улыбаясь, ответил:

— Оставьте что-нибудь и на нашу долю.

По данным разведки, едва ночью загремели рупоры, гитлеровские офицеры подняли своих солдат на ноги, разбудили спящих и согнали всех в полном вооружении в окопы. Радиопередачу они приняли за трюк и ждали, что за ней последует. Потом у них послышался шум, галдеж, а под утро они смылись. Отход их комиссар объяснял тем, что за истекшие сутки отступили соседние немецкие части, оголив у «радиослушателей» фланги.

Следующей ночью та же походная радиостанция в том же фургоне подъезжала к горящему Наро-Фоминску. Зная, что в городе наши позиции отделены от противника лишь рекой Нарой, рассчитывали, что передача будет прекрасно слышна гитлеровцам. Но опоздали: город был оставлен оккупантами час или два тому назад. Перед уходом враг его поджег, а теперь обстреливал. Снаряды падали на улицы изредка. Въезжая в город, насчитали на глаз дюжину пожаров. Мост через Нару был поврежден. Сойдя с машины, по узкому дощатому настилу перебрались на западный берег, где наши во время боев удерживали за собой территорию завода. Опершись плечом на стену заводского здания и припав на одно колено, точно высеченный из камня монумент, с автоматом в руках, сидел на снегу обледенелый красноармеец. Лежали вокруг еще несколько тел, убрать их не успели…

Встретивший прибывших часовой предупредил: идти дальше строго вдоль проложенного по снегу провода, чтобы не наскочить на мину. Нашли коменданта только что освобожденного города. По его словам, все население угнано оккупантами, лишь в подвале одного из домов бойцы обнаружили старушку с внучком; неизвестно, сколько времени они прятались там, питаясь сырым картофелем.

Утром в своем фургоне двинулись было следом за наступавшими частями, но к полудню вынуждены были вернуться, наткнувшись на хвост стоявшей без движения огромной колонны машин и орудий. Глубокий снег по обеим сторонам дороги мешал объезду, а догнать бежавших гитлеровцев в порядке очереди машин надежды не было.

В начале января, в морозный, солнечный и ветреный день армейский запасной полк, двинувшись за своей наступавшей армией, перебазировался в районный город Боровск. Грузовик музвзвода, на который подсел Пересветов, мчался по шоссе под пронизывающим ветром, и его пассажиры едва не превратились в ледяные сосульки. Остановились на окраине города у здания школы, где у немцев был госпиталь, а теперь располагался наш санбат. Возле дровяного навеса толпились бойцы, разглядывая уложенные штабелем мерзлые трупы. На заледеневшей куче пепельно-серого обмундирования кое-где белели медицинские бинты. От местных жителей узнали, что фашисты перед бегством убивали своих раненых, чтобы не попали в плен, а почему их не похоронили, никто не знал: может быть, не успели. Разгадка, впрочем, не заставила себя ждать. Спрыгнув с машины и размяв закоченевшие даже в валенках ноги, Пересветов вместе с другими прибывшими зашагал к навесу. Заметив торчавший из снега кусочек розоватого провода, машинально через него перешагнул.

Как только поостыли запотевшие с мороза духовые инструменты, в помещении школы начался концерт для бойцов полка. И вдруг за окном прогремел взрыв. Все выбежали. На снегу лежал красноармеец. Он пошел взглянуть на страшный штабель и наступил на тот самый розоватый провод, через который перешагнул Пересветов.

Век живи — век учись: заминированный штабель с трупами умышленно был оставлен фашистами. Коварная вражеская ловушка! Пересветову оставалось винить себя за недогадливость: как было не позвать минеров, если попался на глаза кусочек провода, запорошенный снегом? Он чувствовал себя виновным в гибели товарища.

Школа стояла на отлете; за нее, должно быть, шел бой, вокруг виднелись трупы немцев. Один из них лежал лицом в небо, с полуоткрытыми глазами, ветер пошевеливал прядь волос над крутым широким лбом. Интеллигентное лицо поразило Пересветова сходством с портретами Бетховена. Этого человека пигмей, возомнивший себя Наполеоном двадцатого столетия, оторвал силой либо от дирижерского пульта, либо от научной лаборатории ученого, чтобы послать навстречу гибели «под снегом холодной России»…

Весной, когда наше наступление на Западном фронте приостановилось, Пересветова вызвали в политотдел армии и попросили прочитать в присутствии руководящих политработников лекцию о Суворове так, как он ее читает бойцам. Он спросил, сколько ему дают времени: час, полтора или сорок пять минут. Сказали, сорок пять, и он, изредка посматривая на ручные часы, точно уложился в этот срок. Ему объявили, что отныне он лектор политотдела армии. Будет обслуживать передовые части фронта, писать корреспонденции в армейскую газету. Агитатором армейского полка вместо него назначается Зверин.

Пересветов сказал, что он привык работать вместе с ансамблем красноармейской самодеятельности; ему ответили, что ансамбль становится армейским, лектор может с ним разъезжать, когда окажется удобным.

— Вашу художественную самодеятельность мы давно приметили, — сказали ему. — Она переросла полковые масштабы, пора ее использовать пошире. Концерты воодушевляют бойцов не меньше, чем лекции. Базироваться она будет по-прежнему при АЗСП.

В самом деле, ансамбль разросся до полусотни человек, на его счету было уже до двухсот концертов в полку и вне полка. Кроме хора и джаза работала танцевальная группа, конферансье, он же режиссер одноактных пьесок-скетчей, — все они подобраны были