В комнатке наверху Элизе больше всего нравилась (да что там, единственное, что в ней было хорошего, не считая возможности укрыться) трещина между двумя кирпичами, расположенная над старой сосновой полкой. Девочка была бесконечно счастлива, что небрежность давно канувшего в лету строителя, вкупе с упорством местных крыс, подарила ей отличную широкую щель в известковом растворе. Если Элиза лежала на животе, вытянувшись вдоль полки, прижав глаз к кирпичам и чуть задрав голову, то видела изгиб реки. Со своего секретного наблюдательного пункта она незримо следила за приливами и отливами хлопотливой повседневной жизни. Так достигались оба идеала Элизы, она могла видеть и оставаться невидимой. Ведь хоть ее собственное любопытство и не знало границ, Элиза не любила, когда за ней подсматривали. Она понимала, что пристальное внимание может быть опасно, что иной взгляд подобен воровству. Элиза знала это, потому что сама больше всего любила хранить увиденные образы в сознании, проигрывать, озвучивать, раскрашивать их по своему желанию. Она вплетала их в страшные истории — полеты фантазии, которые ужаснули бы людей, послуживших ей невольными вдохновителями.

А выбирать было из кого. Жизнь на изгибе Темзы никогда не замирала. Река была лондонским кровотоком, то переполнялась, то мелела, чередуя бесконечно приливы с отливами, равно несла добро и зло, в город и из него. Элизе нравилось, когда угольщики приплывали с приливом, лодочники перевозили людей с одного берега на другой, звучали команды, с кораблей носили грузы. Но по-настоящему река оживала в отлив. Ее уровень опускался настолько, что мистер Хэкман и его сын принимались вытаскивать тела с набитыми карманами, грязекопы занимали свои участки, прочесывая вонючий ил в поисках веревок, костей и медных гвоздей, чего угодно, лишь бы удалось обменять на монеты. У мистера Суинделла была собственная команда грязекопов и свой участок дна, илистый квадрат, который он охранял, точно в нем скрывалось золото самой королевы. Те, кто осмеливался пересечь границы участка, имели все шансы подставить мокрые карманы загребущим рукам мистера Хэкмана в следующий отлив.

Мистер Суинделл не отставал от Сэмми, требуя присоединиться к грязекопам. Он говорил, что мальчик должен при любой возможности платить за милости хозяина. Ведь хотя Сэмми и Элизе вместе удавалось наскрести достаточно, чтобы рассчитаться за аренду, мистер Суинделл никогда не позволял им забыть, что их свобода зависит от его готовности не сообщать властям о недавней перемене в обстоятельствах близнецов.

— Благодетельницам, шарящим вокруг, очень бы хотелось узнать, что двое сироток вроде вас остались совсем одни в большом жестоком мире. Очень, очень хотелось бы, — постоянно повторял он. — По закону надо было выдать вас, едва ваша мамаша вздохнула последний раз.

— Да, мистер Суинделл, — соглашалась Элиза. — Спасибо, мистер Суинделл. Спасибо вам и за это тоже.

— Пфф. Ты тоже смотри не забывай. Если б не добрые сердца меня и моей хозяйки, вас бы тут не было.

Затем он скашивал глаза к кончику дрожащего носа и силой одной лишь собственной скаредности сужал зрачки.

— Так что если наш дружок, который так чудесно умеет искать, найдет подход к моему участку дна, я, пожалуй, поверю, что мы не зря вас держим. В жизни не встречал парня с лучшим нюхом.

Он был прав. Сэмми обладал даром отыскивать сокровища. С тех пор как он был совсем крошкой, прелестные вещички, казалось, сами сбивались с пути истинного, чтобы лечь ему под ноги. Миссис Суинделл называла это дурацким счастьем, говорила, что Господь хранит дураков и пьяных, но Элиза знала, что та ошибается. Сэмми — не дурак, просто он видит лучше, чем другие, потому что не тратит время на разговоры. Ни словечка, ни разу. Ни разу за все двенадцать лет. Он не испытывал потребности говорить даже с Элизой. Она всегда знала, что думает и чувствует ее брат, всегда. В конце концов, он ее близнец, они две половинки единого целого.

Девочка догадывалась, что Сэмми просто боится речного ила, и, хотя Элиза не разделяла страхи брата, она понимала их. Воздух становится другим, когда подходишь к краю воды. Что-то в испарениях ила, пикировании птиц, странном плеске волн о стены тоннеля, вырытого меж древних берегов реки…

Еще Элиза знала, что присматривать за Сэмми — ее долг, и не только потому, что мать постоянно напоминала ей об этом. (Мать, бог знает почему, считала, что плохой человек, имя которого она ни разу не назвала, рыщет вокруг и хочет их найти). Даже когда они были совсем маленькими, еще до того, как Сэмми подхватил лихорадку и едва не умер, Элиза чувствовала, что нужна ему больше, чем он ей. Что-то в поведении делало его уязвимым. Когда они были маленькими, дети вокруг пользовались этим. Когда они выросли — взрослые видели эту особенность Сэмми. Они как-то чувствовали, что на самом деле он не один из них.

И были правы, он подменыш. Элиза знала все о подменышах. Она прочла о них в книге волшебных сказок, которая на время задержалась в тряпичной лавке. Еще в книге были картинки. Феи и духи, которые выглядели совсем как Сэмми с его тонкими рыжевато-золотистыми волосами, длинными тонкими руками и ногами, круглыми голубыми глазами. Мать говорила, что Сэмми своей невинностью и покоем отличался от других детей с момента рождения. Она рассказывала, что, когда Элиза сморщила маленькое красное личико и завопила, требуя еды, Сэмми не проронил ни звука. Он лежал в своем ящике и внимал, точно прекрасная музыка доносилась с ветерком, которую никто, кроме него, не мог слышать.

Элиза сумела убедить хозяев, что Сэмми не стоит становиться грязекопом, что ему лучше прочищать трубы для мистера Саттборна, даже если предположить, что ее брат может найти в иле нечто ценное. Девочка напомнила им, что не многие мальчики его возраста чистят трубы, так как приняты законы против детей-чистильщиков. Но кто может прочистить узкие трубы вдоль Кенсингтонской дороги лучше тощего мальчишки с острым локтями, словно созданными, чтобы карабкаться по темным и пыльным тоннелям? Благодаря Сэмми мистер Саттборн не сидел без заказов, а уж о денежном ручейке и говорить нечего. Пока что Суинделлов удавалось убедить — им нравились монеты Сэмми ничуть не меньше, чем мамины, когда та была жива и рисовала объявления для мистера Блэкуотера, — но Элиза сомневалась, сможет ли и дальше удерживать их. Жадность особенно застила глаза миссис Суинделл, которая любила произносить завуалированные угрозы, бормотать о «благодетельницах», которые шастают вокруг и ищут «мусор», чтоб смести его в работные дома.

Миссис Суинделл боялась Сэмми. Для нее страх всегда был естественной реакцией на то, что выше ее понимания. Элиза однажды подслушала, как та шепталась с миссис Баркер, женой грузчика угля. Они судачили, будто миссис Тевер, повивальная бабка, которая приняла близнецов, рассказала миссис Суинделл, что Сэмми родился с пуповиной на шее. «Не пережил бы и первой ночи, первый вздох стал бы его последним, если б не нечистая сила. То дьявольские козни, — сказала она. — Мать мальчика заключила сделку с Сатаной. Вы только поглядите на него — ишь как глазеет в самое нутро, а сам и не шевелится, не то что другие парни его возраста. Да что там говорить, с Сэмми Мейкписом что-то крепко не так».