Останавливаю стрелку прицела перед передним танком, и как только он доходит до нее передней частью корпуса, командую:

– Огонь!

Г-гах! Блям-с.

На таком расстоянии снаряд до цели летит около секунды. Словно в замедленной съемке вижу, как трассер втыкается в башню немецкого батальоненпанцера, и в следующее мгновение между угловатым корпусом и рубленой башней вспухает желто-оранжевая щель, подбрасывающая башню вверх и превращающаяся в яркодымный взрыв. Эффектно получилось.

– Бронебойным!

Ловлю в прицел следующий силуэт. Кланц.

– Готово!

– Огонь!

Г-гах! Блям-с. Мимо! Механик-водитель второго танка резко затормозил и даже успел дернуть свою машину назад. Трассер прошел в считаных сантиметрах от его корпуса. Не уйдешь, гад!

– Бронебойным!

– Готово!

В этот момент немецкий танк, мне показалось, даже подпрыгнул. В него одна за другой попадают сразу три бронебойные гранаты. Проснулись соседи, а цели толком не распределили. На моторном отсеке танка медленно, словно нехотя, разгорается пламя. Поворачиваю ствол вправо, ищу другую цель. В поле зрения попадает грузовик.

– Огонь!

Г-гах! Блям-с. Попадание без видимого эффекта, бронебойная граната не взрывается. Тонкого автомобильного железа не хватает для взведения взрывателя.

– Осколочным!

Лязгает затвор.

– Готово!

– Огонь!

Г-гах! Блям-с, кланц. Пошла потеха. Г-гах! Блям-с, кланц. Г-гах! Блям-с, кланц. Голову вражеской колонны мы выносим в пять длинных зенитных стволов буквально за несколько минут. Вижу, как мечутся между горящей техникой крохотные черные человечки. И с чувством какого-то остервенелого злорадства ловлю этих человечков на острие стрелки прицела и командую:

– Огонь!

– Огонь!

– Огонь!

Вот вам, суки, за брестский поезд! За Серегу Костромитина! За Сему Лившица! Я радуюсь, когда взрывы моих снарядов бросают человечков на черно-белую землю, и они больше не поднимаются. Внезапно цели заканчиваются, и я отрываюсь от прицела, чтобы увидеть общую картину боя. А-а-а-а-а! Поле перед Лавами покрыто сотнями маленьких фигурок, бегущих по тонкому еще снегу к крайним домам поселка. Батальон, не меньше. Гах, гах, гах, гах, соседи уже перенесли огонь на поселок. Надо поддержать их контратаку, и я опять навожу прицел на крайние дома. Мы успеваем выпустить несколько осколочных гранат до того, как наши врываются в поселок.

Все, цели кончились. В нос бьет запах сгоревшего пороха, а мороз, на который в запале боя не обращали внимания, опять начинает вползать под шинель.

– Убрать гильзы, – командую я, чтобы занять расчет делом.

Пока есть время, дохожу до позиции соседей и нахожу их комбата.

– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант.

– Обращайтесь, сержант.

– Надо бы у пехоты подтверждение получить на подбитую технику.

– Хорошая мысль, – соглашается комбат, – пошлю на капэ полка своего лейтенанта. А как добычу делить будем?

Я сегодня добрый.

– Вон тот, – указываю на обугленную и еще дымящуюся коробку без башни, – наш. На остальные мы не претендуем.

– Годится, – обрадовался старлей.

На дороге остались еще два танка, три артиллерийских тягача и пара грузовиков.

– Только пусть не забудут указать, что уничтожен тяжелый танк.

А я возвращаюсь обратно.

– Что дальше, командир? – спрашивает меня четвертый номер.

– Ждем следующей атаки, Паша.

– Накроют нас здесь, как в Брянске.

– Могут и накрыть, поэтому берем лопаты и подправляем щели.

Вообще-то самое время удрать, но приказа отступать нет, и мы остаемся. Через час посыльный приносит мне справку об уничтожении тяжелого танка, подписанную командиром стрелкового полка майором Николаевым. Появляется надежда дождаться темноты и получить из полка приказ на отход. Дождались. Немцы обходят Елец с юга и начинают атаку одновременно на Лавы и Казинку. Шоссе на Воронеж оказывается в их руках и из города остается единственная дорога на восток. Сначала, как всегда, следует артиллерийская подготовка. Под прикрытием артиллерийского огня танки и пехота подтягиваются к поселкам. По нам не стреляют, пока мы молчим, на нас не обращают внимания. Танков у немцев осталось мало, я вижу только четыре штуки, а пехоты много. Поселки атакует как минимум пехотный полк, усиленный танками и артиллерией. Позиция у нас далеко не идеальная, но сменить мы ее не можем. Пятитонную пушку на руках не перекатишь.

– Бронебойным!

– Готово!

– Прицел девятнадцать!

Навожу стрелку на крайний правофланговый танк. Далековато, но если подождать пока они подойдут ближе, то танки скроются за домами поселка. Гах, гах, гах, гах, торопится комбат. Нам тоже пора.

– Огонь!

Г-гах! Блям-с. Мимо!

Лязгает затвор. Заряжающий без команды досылает бронебойный.

– Готово!

– Огонь!

Г-гах! Блям-с. Мимо! Что за черт. Кланц.

– Готово!

– Огонь!

Г-гах! Блям-с. И снова промах. Заколдованный он, что ли? Кланц.

– Готово.

Ба-бах! Воздушной волной меня сбрасывает с сиденья наводчика, сверху летят комья земли.

– Ложи-и-и-ись!!!

Я втискиваюсь в щель, следом в нее сваливается еще кто-то. Бах! Бах! На этот раз чуть дальше, но земля даже подпрыгивает. Гаубицы сто пять мэмэ, не меньше, а может и стопятидесятимиллиметровые тяжелые пехотные пушки. Ба-бах! Уже ближе. Мерзлый ком земли больно бьет по спине. Точно бьют, сволочи. Впрочем, ничего удивительного, наши пушки торчат в чистом поле, как прыщи на щечке топ-модели. Хочется глубже вжаться в землю, буквально раствориться в ней. Но земля отталкивает меня резкими толчками, совпадающими с разрывами вражеских снарядов. Сколько длился налет на нашу позицию, не знаю, минуты три-четыре, не больше, но мне кажется не менее получаса. Наконец разрывы смещаются куда-то дальше, и я отваживаюсь приподнять голову.

– Все живы?

– А черт его знает.

По голосу узнаю пятого номера.

– Вылезай давай, вроде закончилось.

– О господи!

По восклицанию понимаю, что кому-то досталось. За орудием на животе лежит Паша Акишев. Крупный осколок разворотил ему спину. Рана страшная, в ней видны ребра и легкое, но он еще жив. Даже не знаю, как к нему подступиться, и что делать с такой раной. Внутренний голос подсказывает, что лучше ничего не делать, с таким ранением выжить невозможно в принципе. Но просто ждать, пока он умрет, я тоже не могу.

– Пакет давай!

Ору только для того, чтобы прикрыть свою растерянность. Зубами рву упаковку индивидуального пакета и склоняюсь над раненым. Пытаюсь перевернуть на бок, а у него глаза открыты, он в сознании и что-то пытается сказать, на губах пузырится кровавая пена. Вроде прощения просит, не пойму за что. С трудом разбираю.

– …это я тогда особисту…

Закрываю Паше глаза, не могу в них смотреть, еще секунду назад в них теплилась жизнь. Я прощаю, и Бог, надеюсь, простит. На повозке орудия лежит третий номер, и он уже отвоевался. Левый бок и спина изодраны в клочья, под ним лужа уже застывшей на морозе крови. Орудию тоже хорошо досталось. Накатник пробит сразу в двух местах, в одну из дыр виден шток. По стволу как будто несколько раз