– Конечно, господин Людвиг.

Тщательно заперев дверь кабинета, Нойнер дошел до стола, рухнул в удобное кресло, вытер платком выступившую на лбу испарину и открыл досье, в котором была информация обо всех людях, когда-либо как-либо контактировавших с Братством. Выбрал папку со снимками и запустил поиск на совпадение с оставленным Федором изображением.

Спустя полторы минуты напряженного ожидания программа завершила работу. Чувствуя, как бешено колотится сердце, Людвиг посмотрел на результаты поиска.

Семнадцать похожих изображений. И среди них – только одно подходящее, все остальные просто не могли быть в Петербурге в то время.

Теперь Нойнер знал, кто его враг. И, в отличие от собратьев, не собирался давать этому врагу ни единого шанса.

Только зачем же охотник

По имени «прежде»…

Что бы там ни говорили, все же дурным воспоминаниям свойственно блекнуть, когда у человека все хорошо. Даже если кажется, что этот кошмар не забудешь никогда: проходит несколько лет – и радость жизни стирает злое прошлое из памяти, оставляя только тень его, чтобы помнить и не повторять ошибок.

И Стас убедился в этом на собственном примере. Два года назад он был уверен, что никогда не забудет рабство в корпорации, свист плети и расписанную до последней секунды жизнь. Думал, что не сможет избавиться от боли предательства и не сумеет вычеркнуть из памяти имена и лица тех, кто, называя себя аарн, отвернулись от него, едва только появился повод. Считал, что глухая, стонущая тоска, поселившаяся в его сердце после смерти Вениамина Андреевича, останется с ним до конца жизни.

Потом он думал, что никогда и ни за что не забудет неделю, проведенную в весеннем лесу, практически без еды, без возможности развести огонь и просушить вещи. Думал, что не оправится от сильнейшего воспаления легких, которое подхватил во время своих блужданий, – оно дало о себе знать через неделю после того, как Ветровский, казалось, поправился. Думал, что не сможет научиться жить в деревне, с людьми, ничего о нем не знающими – за исключением Всеволода Владимировича, которому Стас рассказал о себе действительно все. Кроме имени, разве что – и то лишь потому, что действительно хотел начать все с начала.

Все прошло. Свист плети ассоциировался теперь только с ленивой лошадью, боль предательства вызывала грустный смех над собственной наивностью, тоскливая боль потери сменилась светлой печалью по близкому человеку. Неделя в лесу казалась теперь не кошмаром, а своеобразным испытанием, которое он сумел пройти, воспаление легких осталось в памяти просто болезнью – да, неприятно, но с кем не бывает? А чужие люди за два года перестали быть чужими, и Стас готов был, не раздумывая, броситься в драку за любого из них.

И все же он так и не стал своим. Быть может, из всех жителей деревни это ощущали только сам Стас да Всеволод Владимирович – но этого было более чем достаточно. Молодой человек раз за разом вспоминал их последний разговор и всякий раз убеждался в ощущении, что бывший профессор хочет, чтобы он ушел. Не потому, что этого хочет сам профессор, а потому, что это нужно Стасу.

Ветровский упрямо сжимал кулаки, кусал губы и повторял себе снова и снова: «Я останусь, это мой дом, мое место – здесь». В конце концов, такая деревня – чем не Орден?

«Ничем не Орден», – отвечал он самому себе. Да, здесь живут хорошие, честные, работящие люди, и это очень много, это непредставимо много в мире, где каждый второй готов на любые подлости во имя выгоды. Но для Ордена – этого недостаточно. Деревня статична, деревня не имеет пути развития, и не потому что нет возможностей. Сами люди статичны, они создали свой стабильный мирок, в котором могут спокойно жить и радоваться жизни, и они уже не стремятся ни к чему новому. Кроме того, как ни печально это признавать – деревни обречены на вымирание, как и любая замкнутая система. Либо вымирание, либо трансформация во что-то совершенно иное – и Стас был уверен, что трансформация приведет не к моральному и умственному развитию, а только лишь к техническому прогрессу.

«А если я останусь и возглавлю деревню – что будет тогда? Смогу ли я найти новый путь, которого до сих пор не вижу? Сумею ли научить этих простых людей Звездному ветру, стремлению к познанию Вселенной?» – спрашивал он себя. И тут же отвечал – нет. Не сможет. Не пойдут за ним эти люди, привыкшие к своему миру. Если бы он позвал в города – быть может, кто-то из молодежи и согласился бы. Та же Олеся…

…Олеся. Еще одна причина, по которой Стас должен был остаться. И собирался остаться. Трехлетнюю Лесю привела в деревню мать – женщина умирала от рака, не имея средств на дорогостоящее лечение. Она понимала, что скоро умрет, и не хотела, чтобы дочь попала в детский дом. Девочка выросла в деревне и искренне считала Всеволода Владимировича своим дедушкой, хотя правду от нее никто не скрывал. Но она пошла бы за Стасом – юности свойственно совершать необдуманные поступки во имя любви, а Олеся Стаса любила. Осенью, после праздника урожая, хотели сыграть свадьбу, и Стас знал – уйти он может только до праздника. Потом будет поздно.

– Ненавижу выбирать, – пожаловался он.

Соловый мерин всхрапнул, ткнулся бархатным носом в плечо. Ветровский рассеянно погладил крутую шею, пальцы машинально пробежались по гриве, выбирая застрявшие в жестких волосах репьи и колючки.

– Ты сам вызвался, я не виноват, – сказал молодой человек коню. – Так что ждет тебя долгая прогулка.

– С кем болтаешь? – осведомился Андрей, выходя из амуничника с хомутом на плече и уздечкой в руке.

– С кем тут говорить, кроме лошадей? – пожал плечами Стас. – Ты когда будешь готов?

– Щас запрягу и буду готов. Все проверил?

– Угу. Все по списку, и списки тоже по списку.

– Много нам обратно заказали?

– Да уж достаточно. Глашу берешь?

– А кого еще?

– Тоже верно. Я на Солнечном поеду.

– Не ты, а мы. Мне тоже неохота всю дорогу на возу трястись.

– Угу, – сказал Стас и пошел за седлом.

Выезжали на торговлю с вечера. Ехать далеко, воз тяжелый, дороги – одно название, а не дороги, так что в городе в лучшем случае часам к шести утра быть. Воз поставить на рынке, лошадей распрячь и увести – это уже задача Стаса, пока Андрей будет торговать. Как пекло схлынет – торговля уже кончается, останется только заехать за товаром, что в деревню везти, и можно домой. Часам к трем утра как раз вернутся – и можно спать хоть весь день.

По вечерней прохладе кони шли резво, а Солнечный вовсе норовил сорваться в галоп – застоялся за время жатвы. Мерин был заезжен только под седло – при виде хомута у него начиналась настоящая истерика, и даже Витька, прирожденный лошадник, не сумел переучить солового упрямца под упряжь. Глаша бежала экономной рысью, Андрей берег силы лошади, и Стасу очень быстро надоело сдерживать своего коня.

– Солнечный застоялся, – сказал он, заставляя мерина держать один темп с Глашей.